Мойры - Марек Соболь

Запустила я себя ужасно. Вчера мне даже было немного стыдно. Наслушалась бы я от Тебя, это уж точно. Но с этим надо кончать, обещаю, клянусь, даю слово: завтра иду к косметичке!

28 ноября

Он мужественный и властный. Она женственная и красивая. Он рвется к победам, осваивает новые земли, без устали что-то ищет. Она жаждет покоя и тепла, пытается построить что-то прочное. Он нападает, сексуальный, агрессивный, властный. Она покорно раскрывается, ожидая долгих ласк и нежности. Он хочет ею обладать. Она хочет стать добычей.

Когда доминирует Он, жизнь осложняется. Наступает время испытаний, сулящих счастье, но эти посулы часто оказываются обманчивыми. Жизнь начинает напоминать игру, в которой многое ставится на одну карту. Он — воплощение перемен и вечного движения: уходит когда хочет, приходит когда хочет и всегда ищет неизведанных путей. Верен только своим порывам. Его задача — изменить мир. Он — пророк прогресса, Он — защитник Бога, Он — художник и воин. Он опирается на Нее, часто всей тяжестью, но когда Она протягивает руку, чтобы Его обнять, отталкивает ее со злостью.

Когда доминирует Она, жить становится легче. Наступает пора простых радостей, счастья, которое рождается из смиренного упорства, из неизменности вещей и чувств. Жизнь начинает напоминать спокойную реку в нижнем течении, грохочущие горные потоки остались позади. Она заботится о том, чтобы Ему всегда было куда вернуться. Она врачует Его раны, но и гордиться Его славными победами Она тоже умеет. Пока ждет Его, шьет платья, в которых будет Его встречать, достаточно фривольные, чтобы Он забыл о дороге, по которой пришел, и достаточно скромные, чтобы Она стала для него очередным полем битвы.

Без Него, как Он сам утверждает, этот мир застыл бы на месте.

Без Нее мир стал бы невыносим.

Знаю обоих очень хорошо. Встречаю Их ежедневно, живу с Ними. Они попеременно любят и ненавидят друг друга, ни один не способен забыть о другом. Они раздирают меня, и я не в силах Их обуздать. То один побеждает, то другая, но каждый лишь на несколько минут.

Оба живут во мне.

11 декабря

Огромный паук сидел на потолке, точно над моей головой. Не заметила бы его, если бы не подняла глаза. Он принялся медленно спускаться на паутине, прямо к моему лицу; наверное, собрался укрыться за креслом, спустился так низко, что я заглянула ему в глаза.

Сколько у пауков глаз?

Поехал обратно вверх, перебирая лохматыми лапками, забрался за картину Мацека; похоже, там у него дом, в уголке маленький холодильничек, на каждой полочке муха, замороженная на черный день. Интересно, сколько жильцов помнит этот паук, сколько квартир он сменил, прежде чем осел здесь? Он огромный и на вид пожилой.

Сколько живут пауки?

А может, это паучиха? Каждый день она наряжается в серебристую фату и ждет возлюбленного, который живет под бра по другую сторону стены. Хотя они так близко друг от друга, но никогда, кажется, не встречались. Их разделяет всего лишь толщина кладки и два слоя штукатурки, но, увы, надо идти в обход, отыскивая иную дорогу, куда более длинную. Выползи пан паук из-под бра прямо сейчас, то, если не заблудится, прибудет сюда к утру.

Ты так близко от меня, чувствую Твой взгляд, Ты по-прежнему где-то тут, неподалеку, только в ином времени. Ухватимся за это время с обеих сторон, сожмем его, перекрутим, чтобы оно побежало как-то иначе, закружилось и завихрилось, и тогда Ты сойдешь ко мне по серебристым сверкающим минутам с раскинутыми для объятия руками, а я буду ждать тут, внизу.

Я здесь, по другую сторону стены. Слышишь меня?

Постучи…

24 декабря

На рыночной площади так пусто, что на свежем снегу почти нет следов, только колея, проложенная ленивой патрульной машиной. Два хмурых полицейских даже не разговаривают между собой, один смотрит на дорогу, другой повернул голову вправо и пялится стеклянными глазами на пустой рынок. Перед рождественской мессой они укроются тут от людей, которые нахлынут со всех сторон, со всех улиц — Гродской, Шевской, Флорианской, черные ручейки на белом снегу, все стекутся в открытые двери костела Святой Марии…

Сочельник, ночь…

Понесло меня сегодня на ночную прогулку, когда все сидят по домам, поглаживают вздувшиеся от обжорства животы и смотрят по телевизору очередную версию «Рождественской повести». Город пуст, мороз щиплет щеки, всюду наряженные елки, одна посреди рынка, другие в витринах, иные виднеются в окнах. Тихо, но если идти не спеша и держать ухо востро, то услышишь рождественские песенки — их поют там и сям по радио, по телевизору, гости за столом.

Замечательно гулять в такую рождественскую ночь. Можно почувствовать, как в этой тишине и покое, средь падающих с неба звезд очень многое рождается заново. Не знаю, почему именно сегодня, — может, магия Вифлеема крошит затвердевшую скорлупу на человеческих сердцах, иногда против их воли. Магия Вифлеема, что бы это значило? Ничего, кроме коллективного решения признать этот день святым праздником. Ничего, кроме коллективной фантазии о невинном младенце, который приходит в этот мир, чтобы изменить его к лучшему, дать новую надежду. Ничего, кроме поэтичного образа в наших головах, впечатанного туда еще в раннем детстве. Ничего более, но и это немало. Все, что мы можем сделать своими руками, пятью гениальными пальцами с отставленным большим, бледнеет перед тем, чего мы способны достичь сердцем, если захотим. Рождество Господне — самое прекрасное, что мы дали этой планете.

Обойдя весь город, я вернулась на Казимеж. Сижу теперь в «Сингере» — похоже, единственном заведении в Кракове, которое работает в Сочельник. Здесь сегодня спокойно, все притихшие, грустные, что неудивительно: любому станет кисло, если он остался один в такой день. Можно, конечно, хорохориться, говорить, мол, да наплевать, но не стоит этим словам верить. Это лишь оборона, отчаянная. Мне ли не знать. Почти целый год, с Твоей смерти, я боялась, что не буду знать, что с собой делать в этот день, боялась прямо-таки панически, никакая другая пора меня так не пугала. Даже когда первые два месяца сидела не вставая одна в кресле в темной комнате, когда было всего тяжелей, когда кроме этого сидения в одиночестве мне ничего и не надо было, даже тогда меня пугала мысль о том, как я почувствую себя на Рождество. Наверное, этот праздник имеет для меня какую-то особую ценность. Не понимаю почему, я ведь неверующая. Но похоже, это неважно.

Вошла сегодня в пустой костел Святой Екатерины, уселась, наслаждалась покоем, эхом готической базилики, которое множит каждый шорох, кашель, каждое поскрипыванье деревянных лавок. В такие минуты здесь можно повстречать Бога, но когда собираются люди, Он сбегает куда подальше. Изгнанный из своего дома, Он бродит по городу. Видела, как Он гулял по бульварам, играл в шахматы на скамейке с такими же, как Он, дедками, видела, как пил кофе у Новорола и сквозь огромные окна смотрел на молодежь, танцующую в клубе «Под Адасем». А вечерами Он, случается, хлебает пиво на Казимеже. Сидит за крайним столиком, подальше от людей, разучившийся улыбаться. Он много знает, смотрит и молчит, приговоренный к вечной печали в наказание за все, что сотворил, а когда становится чересчур шумно, уходит в ночь. Иногда, когда попадется скучный собеседник, я с досадой оглядываю зал и вдруг замечаю недопитое пиво на пустом столике и никак не могу припомнить, кто там сидел еще минуту назад. Тогда понимаю, что это был Он, Господин Всё, Господин Никто, бесконечно одинокий, всемогущий владыка повседневности.