Госпожа камергер - Виктория Дьякова

Когда пожар в ауле утих, прошли по уцелевшим саклям. Полковник Потемкин особо распорядился, чтобы никто ничего не смел трогать из утвари. В княжеской сакле, просторной, чистой, задержались подольше. Без потолка и пола, тщательно вымазанные глиной изнутри, хоромы черкесского предводителя почти не отличались от жилья его подданных. Печи в них не было, как и у прочих внутри комнаты в стене между окном и дверьми сделана труба, расширяющаяся книзу и не доходящая до земли аршина – под ней обычно разводили огонь и готовили кушанье. Угли еще теплились, вспыхивая то синим, то красным, вот-вот покроются серым пеплом. Места для постелей сделаны немного повыше полу, одна дверь и одно окно, очень низкое, закрывающееся деревянными ставнями. Крыша покрыта соломой. Под той же крышей – чистенькая конюшня для лошадей.

– Да, небогато живет князь, – покачал головой Потемкин, оглядываясь, – только в саду у него и роскошество.

Действительно, сад у черкесского вождя обработан был отменно, много зрелых персиков и абрикосов на деревьях, черный виноград свисал гроздями. На дворе солдаты обнаружили два амбара, в одном из них – шелковых червей, в другом же – остатки муки. Войдя в амбар, наткнулись на сеть.

– Невод, смотри, – указал полковнику Одоевский. – Откуда? Черкесы же рыбы не едят…

– Наших беглых здесь хватает, – ответил ему князь. – Не зря давеча в Еленчике два рыбацких баркаса обнаружили, сжечь пришлось. А в княжеском саду деревья привитые, заметил? Кто б из черкесов-дикарей додумался?

Александр наклонился – что-то скрипнуло у него под сапогом. Из перемешанных с мукой опилок достал поблекший серебряный перстень с треснувшим коричневым сердоликом в нем. На камне запеклась капля крови. Князь узнал перстень сразу, только поверить не посмел. Перевернул, чтобы удостовериться: так и есть. Вполне различимы инициалы А.Б. Александр Бестужев.

– Здесь они держали его, – проговорил Саша мрачно, обращаясь к Одоевскому и подошедшим сзади офицерам, – здесь и изрубили шашками. Да, непростой князек попался нам. Жаль, ноги унес покуда. Но ничего. – Потемневшие глаза полковника недобро блеснули. – Все равно достану, живым не уйдет. Что за время, господа, – вздохнул он, убирая перстень за лацкан мундира. – Бестужева лишились. Опять же Пушкин… Ушел от нас этой зимой.

Вот уж верно говорил Давыдов, не к добру женился он на Гончаровой, ведь все против выходило. А не послушался ни судьбы, ни друзей…

В сад возвратились в полном молчании. Вскоре послышались команды – отряд двинулся дальше, но медленно, так как задерживали поломанные телеги в обозе да и саперам приходилось разрабатывать дорогу. У самого ущелья нарвались на перестрелку. Первая мушкетерская рота князя Долгорукого выбила противника, не понеся особых потерь, только под самим Николя убило лошадь.

– Не ввязывайтесь, не ввязывайтесь, – прокричал Долгорукому Потемкин, наблюдая за баталией. – Нам надо пройти хребет. Там встанем на ночлег и будем дожидаться генерала Вельяминова с главными силами.

Пуля свистнула совсем рядом, но князь словно и не заметил этого.

Бросившись в штыковую, солдаты с криками «ура» потеснили черкесов. Атаку сопровождал неистовый бой барабанов, в которые приказал бить полковник. На «ура» пробились на две версты. Черкесы, пешие и конные, подскакивали к цепям на пол ружейного выстрела, и при русских выпадах, не конфузясь, удалялись шагом или мелкой рысью. Приостанавливая лошадь в удобных местах, снова стреляли. Из русских цепей их засыпали пулями, но ранить было трудно:

– Верно, панцирники, ваша светлость, – заметил Потемкину Одоевский. – И одеты как, со щегольством: все на серых лошадях, черкески серебром обшиты, опушки шапок белые. Может, гвардия того князя, что мы из аула выбили.

– Если и гвардия, то не та, – с сомнением покачал головой Потемкин, – не из здешних они, не шапсуги. Сразу видно. В лучшем платье выехали. А шапсуги в бои никогда лучшее не надевают. Может статься, самого муллы Казилбека всадники. Только пусть пеняют на себя.

Уже под вечер, когда до хребта Нако оставалось рукой подать, сделав несколько ответных выстрелов, черкесы гикнули и ринулись в интервал, оставленный между передовой цепью отряда русских и цепью с левой стороны. Боясь окружения, ушли и поднялись на высоту. С вершины горы они открыли батальный огонь, полагая так не пропустить русских к Черному морю.

– Всем лечь! – зычно приказал Потемкин. Под градом пуль солдаты взбирались на хребет ползком. Изнуренные жарой, обремененные запасом сухарей, они едва карабкались, пот лил в три ручья. Несколько раз казалось, что вершина так крута, что забраться на нее выше невозможно. Черкесы засыпали их пулями. Однако, подавая пример, князь Потемкин и его офицеры возглавили ползучую атаку, и русские все же с трудом, но подавались вперед.

Застрявшие с обозом пушки подоспели вовремя. Стреляя поверх голов своих, артиллеристы ударили ядрами и заставили неприятеля замолчать. Прикрываясь пушечными выстрелами, русские значительно продвинулись вперед. С черкесской стороны тоже дали залп.

– Гляди, ваше превосходительство, у лоскутников пушка завелась, – ткнул пальцем солдат, указывая князю на неприятельские позиции. Александр вгляделся. Черкесы действительно стреляли из пушки – длинной, какими обычно снабжают торговые суда.

– Накось, аж четыре выстрела сделали, – не унимался солдат. – Где ж прихватили ее, матушку? Больно занимаются с ней. Что тебе баба с ребенком возится. Уж и так ее положат, и так, а нам все никакого вреда. – Он хохотнул. – Верно думают, только стрельнут они, нас сразу и сдует с горки. Чего там? – приподнялся на локте. – А, заряды кончились, господин полковник. Бросили игрушку. Наигрались ужо.

– Бросили так бросили.

Князь Потемкин поднялся и, выхватив саблю, первым прокричал «ура» и кинулся на высоту. За ним устремились барабанщики. С развернутым знаменем под многоголосый барабанный бой черкесов сбили с хребта Нако – они панически удалялись бегом и вскачь.

– О, море, море, смотрите! – воскликнул Лермонтов радостно и сорвал фуражку с головы. Утерев пот со лба, Александр убрал саблю в ножны и взглянул вниз. Там расстилалась прекрасная поляна, покрытая зарослями благовонного ореха и кустарниками диких роз, обвитых виноградной лозой. Невдалеке виднелся брошенный аул – оттуда горланили куры. Жито, овес, ячмень, конопля, кукуруза, лен – всего было в изобилии в этих местах. А у самого горизонта, куда восторженно указывал полковнику Лермонтов, расстилалась тихая гладь моря. Светлая, местами иззелена-темная вода слабо колыхалась – горы отражались в ней. И первые голубоватые отблески заката скользили по их очертаниям.

– Завтра будет хорошая погода, – проговорил, подходя к ним, Одоевский, – чекалки кричат – добрая примета.

– Чекалки? – удивился Лермонтов. – Это кто ж?

– Это зверьки такие, – объяснил ему князь Потемкин. – Что-то вроде волка, но намного меньше размером. Местные по их поведению погоду предсказывают. Сейчас, господа, – обратился он к офицерам, – расположимся лагерем. На самом берегу… – он взглянул на карту, – реки Пшады, что сразу за хребтом. Выставить цепи и пикеты, подсчитать потери – доложите мне. В пикетах ухо держать востро, не расслабляться. Не исключено, что несносные черкесы еще станут огрызаться из фальконетов. Так рты не разевать. Кухне – готовить ужин. И кстати, – он предупредительно поднял палец, – никакой самодеятельности в купании. До моря еще с полверсты, в реку тоже не лезть – из лагеря никому не отлучаться. Под ответственность командиров, господа. До прибытия генерала Вельяминова покуда отдохнем. Они наверняка придут не ранее чем через сутки. Вы, кстати, Лермонтов, дочитаете «La Salamandre», – пошутил полковник, – вполне успеете на биваке. А может быть, за ужином прочтете нам что-нибудь из своего? Из «Арбенина», например. Как мила ваша Нина – напоминает мне княжну Лейлу, ну пока та не закапризничает, конечно. – Саша рассмеялся.