Госпожа камергер - Виктория Дьякова

Еще теплая от дневного солнца трава на берегу реки, по-весеннему пахнущая свежим огуречным соком, приняла их обоих. С лихорадочной страстью Саша сорвал с Тани ее светлое муслиновое платье в мелкий розовый рубчик, с удивлением и восторгом обнаружив, что под ним на Тане ничего больше нет – она осталась совершенно нагой. Он покрывал поцелуями ее упругие груди с набухшими темно-красными сосками, ее округлые бедра и сильные, пышные ягодицы. Таня отдавалась самозабвенно. Сбросив китель и сорвав рубашку, он прижал Таню к своему телу. Ее словно пронзило огнем – так горячо разгорелось желание. Она едва не лишилась чувств. А когда, опрокинув девушку на спину, он ввел в нее свой член, она вздрагивала, вся в поту и едва могла дышать… Его руки сжимали ее груди, она стонала от боли и страсти, тело ее извивалось. «Я люблю тебя, я люблю», – шептала она, чувствуя как горячая струя спермы устремилась в нее. Звезды бешено кружились над ними. Где-то вдалеке залаяла собака…

– Господин полковник. – Он услышал голос своего денщика Афоньки и с трудом размежил веки, простившись со сном и с Таней…

– Чего тебе? – спросил, вглядываясь в темную фигуру солдата, рисующуюся в проеме за откинутым пологом палатки на фоне остроконечного горного хребта, увенчанного полумесяцем.

– Ужо четыре утра, – доложил Афонька, – на фуражировку пора-сь. Как генерал Вельяминов велели. Ваша очередь сегодня. Вона и господа Лермонтов с Одоевским дожидаются…

– Ах, да. На фуражировку… – Александр сел на походной кровати и сжал голову. – Скажи, сейчас иду. Коня готовь.

– Слушаюсь, барин. Можа, чайку с сухариком покамест? – предложил денщик услужливо.

– Давай, валяй.

Полковник вышел из палатки, потянулся. Лагерные костры догорали. Их отражение на деревьях производило чудесный эффект – стройные дубы-великаны четко вырисовывались в сполохах. Расположенные полукружьем, затухающие костры походили на группы звезд – они тянулись до самого хребта Нако. По горной дороге внизу скользила одинокая черкесская арба.

Рядом с палаткой полковника, присев на обрубок дерева, поручик Лермонтов читал, склонившись к огню. Одоевский дремал тут же, прислонившись спиной к дереву.

– Чем убиваете скуку, Михаил Юрьевич? – спросил, подходя, Потемкин. – Французский роман? – Он взглянул на обложку.

– Вот достал месье Сю, – откликнулся тот, – «Саламандра». Занятная вещица… Когда выступаем, Александр Александрович?

– Мы с авангардом – сегодня, через два часа, – ответил Потемкин, – остальные же, поговаривают, завтра. Генерал Вельяминов никогда не предупреждает о выступлении, научены горьким опытом. С черкесами надо держать ухо востро. Только проговоришься о точной дате похода – их лазутчики все им доносят. А поглядите, Михаил Юрьевич, какие живописные места в округе. – Саша подошел к краю обрыва. – С нашей позиции открываются прелестнейшие виды. Лощина, окруженная горами, они все усеяны лесом. Облака гуляют ниже вершин оных. Признайтесь, Михаил Юрьевич, вдохновляет вас вид сей, наверняка пописываете стихи…

– Бывает, Александр Александрович, – признался Лермонтов, захлопывая книгу.

– Со временем места эти составят лучшую российскую губернию, – проговорил Потемкин задумчиво, – черкесы, я уверен, скоро вынуждены будут примириться. Своим походом мы отрежем им сообщение с Черным морем. У них сразу возникнет большой недостаток в порохе. А без примеси турецкого их собственный порох никуда не годится. Да и воины их убывают значительно. В здешних местах убыль одного в семействе для них очень много значит. Хлеб и аулы их истребляют – многие семьи остаются голодны к зиме. Положение подобного рода им скоро наскучит, несмотря на их воинственный дух. Вы видали на вчерашнем переходе, – он повернулся к Лермонтову, – черкесский памятник на их заброшенном кладбище? Построен склепом, внутри пустой. Сделано аккуратно из цельных камней, можно не сомневаться, что стоило им большой работы. И не одной надписи. Мне сказал старик из местных, что в том склепе похоронены храбрейшие из черкес…

– Памятник языческий, – заметил ему Одоевский, открыв глаза, – сдается мне, в округе нет ни одной христианской обители.

– Говорят, близ Еленчика расположилась монашеская миссия, – пожал плечами Саша, – то ли французы, то ли англичане… Но не наши – это точно. Миссионерами прикидываются. Но старинный друг моей матушки, генерал Алексей Петрович Ермолов, как помнится, нелестно о них отзывался. «Алчный взгляд всемирного ростовщика мистера Пудинга блуждает по горам и долинам Кавказа» – так и выражался. Без окольностей. Но все же, господа, – полковник вернулся к костру и присел, застегнув мундир, – по горам лазить – это не по равнине в атаку верхом на коне нестись. Особое терпение требуется. Пока слезешь боком в лощину, держидерево тебе все платье порвет, виноград на шею намотается, волосских орехов видимо-невидимо на голову попадает. Это еще не считая черкесских пуль. Зато скажи кому в Петербурге – костры кипарисом разводим. Никто не поверит.

– Чаек готов, – сообщил Афонька.

– Прошу, господа, – пригласил своих офицеров полковник Потемкин. – Перекусим и – в путь.

* * *

Едва солнце показалось из-за хребта Нако, первый черкесский выстрел убил наповал унтер-офицера Тенгинского полка – пуля хватила его прямо в лоб. Началась перестрелка в цепи – авангард князя Потемкина вышел к аулу, располагавшемуся на площадке, со всех сторон окруженной лесом. Место для шапсугов оказалось очень выгодное, они устроили завалы и напирали из-за них, взяв русских в полукруг.

– Поручик, ко мне! – призвал к себе Потемкин Лермонтова. – Берите «летучую сотню». В ней большинство – грузины, они привычны к подобным условиям. Вам следует зайти сарбезам во фланг. Имейте в виду, опасность – не шуточная. Неприятель не только в засеках, он – повсюду: за каждым деревом и кустом, за каждым камнем на дороге. Действуйте с оглядкой, берегите людей.

– Слушаю, Александр Александрович, – поручик весело козырнул и, пригибаясь под пулями, побежал к солдатам.

После сильной перестрелки, авангард все же захватил аул. Черкесы дрались отчаянно, много раз с яростными криками кидаясь на русских в шашки. Но подоспевшая артиллерия посылала им в гостинцы ядра – выстрелы в горах раздавались величественно, лес трещал, и эхо многократно повторяло его гул. Когда же русская цепь расступилась, пушки полыхнули картечью и тем свалили черкесов окончательно. Аул загорелся. Повскакав на коней, черкесы ретировались в горы, изредка отстреливаясь.

– Пришло время заняться фуражом, – прокричал, наблюдая за ними, князь Потемкин. – Поползли раны зализывать. Не скоро явятся. – Посмотрев вниз, добавил: – Хлеба у них тут прекрасные. Действительно, в долине между горными цепями пестрели фруктовые деревья, за ними вставали огороженная плетнем пшеница, густая, сочная. Овес и просо вышиною более двух аршин.

– Сколько стоило черкесам трудов вспахать, посеять, вырастить все на этаком-то камне, – с сожалением заметил Одоевский, глядя, как солдаты занялись косьбой.

– Что рассуждать? – пожал плечами Потемкин. – Война, она, брат, не тетка: либо мы их, либо они нас, третьего не дано. Нам лошадей кормить надобно. Покорились бы по-мирному, иной разговор бы был. Пробовал же генерал Ермолов в договоры вступать с их вождями. А они – в глаза одно, а за глаза, под прикрытием ночи, все свое гнут. Нападают, убивают наших. Свобода им дороже, видите ли, чем сытый желудок. Все на турок надеются, да на англичан. Сами ж с голода пухнут…