Ленин. Человек, который изменил всё - Вячеслав Никонов

Такой вариант трудно себе представить, зная склонность Ленина лично решать кадровые вопросы, тем более – ключевые. Молотова даже смешила сама мысль, что кто-нибудь другой при Ленине мог решить столь важный вопрос или навязать ему такое решение. Ленин, вероятно, в глубине души Сталина недолюбливал как аристократ и интеллектуал – не слишком образованного выскочку из плебса, но, тем не менее, действительно считал его крупнейшей фигурой. Этого не отрицал даже Троцкий. «Я заметил вскоре, что Ленин “выдвигает” Сталина… Ленин, несомненно, высоко ценил в Сталине некоторые черты: твердость, цепкость, настойчивость, упорство, хитрость и даже беспощадность как необходимые качества в борьбе, – подтверждал Троцкий, но тут же оговаривался. – Самостоятельности идей, политической инициативы, творческого воображения он от него не ждал и не требовал. Ценность Сталина в глазах Ленина почти исчерпывалась в области администрирования и аппаратного маневрирования»2447.

Нельзя исключать, что спешить с введением поста Генсека, Ленина – фактического председателя партии – заставляло и состояние его здоровья. Выпав из ежедневной работы, он предпочел назначить себе «заместителя по партии», как он завел замов в Совнаркоме. «Сталин был самым логичным человеком для этой работы. Он всегда был абсолютно лоялен Ленину, – замечал Адам Улам. – Он безропотно тянул любые повешенные на него административные обязанности. Ни один из членов Политбюро не жаждал должности с прозаическим названием “секретарь” и с массой бумажной работы, постоянными беседами с провинциальными чинами и им подобными»2448. Кроме того, Сталин (не смейтесь!) пользовался в это время в партийной верхушке репутацией толерантного, спокойного, уравновешенного, скромного человека, равнодушного к власти и ее медным трубам.

XI съезд внес вклад и в мировое комдвижение, приняв предложенную Лениным резолюцию о Коминтерне: «Цель и смысл тактики единого фронта состоит в том, чтобы втянуть в борьбу против капитала более и более широкую массу рабочих, не останавливаясь перед повторными обращениями с предложением вести совместно такую борьбу даже с вождями II и II½ Интернационалов…»2449

Конгресс 3-х Интернационалов прошел в Берлине со 2 по 5 апреля, Коминтерн на ней представляли Бухарин, Радек и Клара Цеткин. Как ни странно, удалось выработать довольно приличную с точки зрения Москвы декларацию, в которой признавались возможными совместные выступления трех Интернационалов по конкретным вопросам, звучал призыв к массовым демонстрациям в дни Генуэзской конференции в защиту социальных прав трудящихся и в поддержку Советской России и ее международного признания, к помощи голодающим Поволжья, создания единого пролетарского фронта в национальном и международном масштабах. Было решено созвать всемирный социалистический конгресс, для чего была создана организационная комиссия девяти – по три представителя от каждого Интернационала.

Вместе с тем, коминтерновцы жестко отбивались от требований своих коллег-противников из двух других Интернационалов предоставить независимость Грузии, отказаться от создания коммунистических ячеек в массовых рабочих организациях, освободить политических заключенных. Но согласились на определенные уступки: обещали не применять смертной казни по результатам эсеровских процессов, разрешить присутствовать на них наблюдателей от двух других Интернационалов2450. Ленин был взбешен подобным соглашательством. Он надиктовывал статью под названием «Мы заплатили слишком дорого», где возмущался: «…Согласится ли английское или другое современное правительство на то, чтобы представители трех Интернационалов присутствовали на процессе по обвинению ирландских рабочих в восстании? или на процессе по обвинению в недавнем восстании рабочих Южной Африки? Согласится ли в этих и подобных случаях английское или другое правительство на то, чтобы им было дано обещание не применять к его политическим противникам смертной казни?… В данном случае Коминтерн, представляющий одну сторону в этой борьбе, делает политическую уступку другой стороне – реакционной буржуазии»2451. Гарантии сохранения жизни эсерам были дезавуированы, но им было разрешено воспользоваться помощью защитников из-за рубежа.

Единение с другими социалистами оказалось хрупким. 21 мая ряд крупных партий II и II½ Интернационалов выступили с идеей проведения в Гааге всемирного социалистического конгресса – без коммунистов. В этой связи 23 мая делегация Коминтерна заявила о выходе из комиссии девяти. После вынесения в Москве приговора эсерам диалог прекратился окончательно. Идея единого фронта была похоронена до того момента, когда будет уже поздно – до момента прихода к власти фашистов в Германии.

Закончился XI съезд, начиналась Генуэзская конференция. Чичерин вспоминал: «Когда перед нашим отъездом в Геную мы обсуждали текст нашего выступления при открытии конференции и когда при этом предлагались обличительные фразы в духе наших прежних выступлений, ВИ написал приблизительно так: “Не надо страшных слов”»2452.

Сначала путь делегации лежал в Ригу, где были достигнуты договоренности о согласовании действий в Генуе с Польшей, Эстонией и Латвией. Затем в Берлин, где Чичерин намеревался перед общеевропейским форумом создать прецедент заключения договора хотя бы с одной из европейских стран на основе отказа от всяких взаимных претензий. Переговоры с рейхсканцлером Карлом Йозефом Виртом и министром иностранных дел Вальтером Ратенау привели к подготовке текста договора, но он так и не был подписан. Ратенау – западник, философ и бизнесмен – надеялся на то, что в Генуе будет урегулирован самый болезненный для Берлина вопрос – о репарациях – и страна вернется на международную арену, а потому сильно опасался, как бы подписание договора с Советами накануне конференции не привело к исключению Германии из числа ее участников. Но неподписанный договор остался у Чичерина в портфеле, с которым он приехал в Геную шестого апреля.

«Большевики были, что называется, talk of the town; но странным образом особый ажиотаж вызывали не сами члены делегации, а три пломбированных контейнера. Полицейские прямо и косвенно осведомлялись о их содержимом, репортеры фотографировали ящики с таким энтузиазмом, будто им показали саркофаг Тутанхамона или Ковчег завета… Чичерин распорядился раскупорить самый большой контейнер на глазах у зевак… Когда лязгнула, наконец, поддетая монтировкой крышка и луч апрельского солнца ударил в передвижную библиотеку Наркоминдела… – толпа разочарованно ахнула: «А… Ленин?»2453

«Город, посвятивший себя миру, был, казалось, на осадном положении, – вспоминал Эдуард Эррио, будущий премьер-министр и министр многих французских кабинетов. – Карабинеры охраняли двери отелей и выходы из тупиков, из глубины которых кротко смотрели мадонны с руками, полными свежих цветов. Крохотные садики, поднятые итальянской изобретательностью почти на все этажи, сникли; неумолимый ливень обрывал листья камелий и орошал слезами склоненные колокольчики лилий. На конференции так же, как и в природе, разразилась гроза»2454. Чичерин выступал 10 апреля на прекрасном французском и сам же себя переводил на английский. Он признал возможность «параллельного существования старого и нарождающегося нового социального строя», для чего необходимо упрочение мира с помощью разоружения, а также, по сути, предложил альтернативу Лиге Наций в виде Всемирного конгресса, включавшего в себя представителей не только ведущих стран, но и колониальных народов, рабочих организаций. Позицию российской делегации по вопросу возобновления экономического сотрудничества сам Чичерин суммировал следующим образом: «Сделка, но не кабала».