Последний английский король - Джулиан Рэтбоун

Обо всем этом король размышлял с удовлетворением, но не без примеси печали, естественной для человека, которому только что сообщили, что время его земной жизни хоть и не совсем истекло, но исчислено и близится к концу. В задумчивости он прошел мимо конюшен, мимо Длинных хижин, построенных для королевских телохранителей, мимо домов, отведенных женщинам. В самом большом из этих домов бездетная королева Эдит сейчас либо прядет шерсть, либо совокупляется с очередным наложником.

Широкие ворота отворились словно сами собой – как ворота всегда отворяются для королей.

Эдуард помедлил на пороге под высокой притолокой и выглянул наружу. Примерно в ста ярдах слева над поселком, где в сколоченных на скорую руку лачугах жили занятые на строительстве собора рабочие, а в домах получше – каменщики, архитекторы, мастера, возвышалась уже почти завершенная восточная сторона будущей монастырской церкви. Контуры здания едва проступали под лесами, по которым вверх и вниз торопливо, точно муравьи, собирающие с розового куста тлей, пробегали строители, а другие тем временем поднимали лебедкой обтесанные каменные блоки на высоту в семьдесят футов и более. Сколько лет король с волнением и восторгом наблюдал за строительством собора, но теперь он испытывал страх: он знал, что скоро, совсем скоро, останки его упокоятся у стены восточного придела.

Быть может, в будущем эта часть аббатства превратится в часовню святого Эдуарда Исповедника. Однако сейчас эта мысль не показалась Эдуарду достаточным утешением. Ведь его-то самого тогда здесь не будет. Спотыкаясь о кочки и ухабы, но упорно отказываясь от помощи слуг, король направился к реке.

Весь берег, кроме лодочного причала и топей, где скот спускался к воде, зарос ивами и ольхой. Сережки ольхи уже рассыпали по ветру желтоватую пыльцу, пушистые почки ив сверкали в лучах солнца, точно жемчужины.

Река неслась мутным коричневым потоком, но скоро, в час отлива, она отхлынет от берегов, проступят илистые грязноватые отмели. Сорочаи, чернозобики и кроншнепы уже кружили с мяуканьем над водой, рассчитывая поживиться креветками и речными червями. Вид текущей воды возымел обычное действие на короля: он задрал рубаху, приспустил гульфик и помочился в реку.

Двадцать три года он царствовал, двадцать три года одна пора сменялась другой. Благословенная весна с зеленеющими полями, чуть позже – цветущий боярышник, жаворонки, ласточки, запах сена, жатва, потом плодоносная осень и звук охотничьих рожков. Как он любил гнаться через лес за благородным оленем, когда приходится пригибать голову, проносясь под ветвями берез с листьями червонного золота, под ветвями дубов, чье золото более темного, глухого оттенка! И так вплоть до Рождества... но тут дрожь пробрала короля. Времена года идут своим чередом, а за поворотом поджидает старуха с косой.

Нет, так нельзя. Известие о скорой кончине имеет и хорошую сторону (он вправе рассчитывать на райское блаженство, не зря же его считают святым), и дурную (он думал о том пороке, от которого избавился много лет назад, преодолев смущение, покаялся в нем и был прощен), но главное – эта весть налагает на короля определенные обязательства. Кого следует в первую очередь посвятить в эту тайну? Поверх пенящегося темного потока Эдуард бросил взгляд в сторону Ламбета. Над дворцом архиепископа подымался из труб веселый дымок. Нет уж, Стиганд, архиепископ Винчестерский и Кентерберийский, нарушитель церковной дисциплины, занимающий сразу две епископские кафедры, к тому же вопреки каноническим правилам женатый, отлученный Папой от Церкви, а главное, коренной англичанин, ставленник Годвинсонов, узнает о предстоящих событиях последним.

Повернувшись лицом к северу, Эдуард разглядел за поворотом реки дорогу, которую называли Стрэнд, тот конец Стрэнда, что пересекается с Ривер-Флит. Там сходились углом построенные римлянами стены Лондона. За рекой, где ютился городок Саутварк, в любую погоду висел туман.

Король подозвал к себе клирика – тот, как и дружинники, почтительно приотстал от своего повелителя.

– Напиши от меня письмо епископу Лондона с просьбой как можно скорее явиться сюда. Я хочу прочесть вместе с ним вечернюю молитву, а потом мы обсудим дела государственной важности.

Король побрел обратно в Дом Совета, спотыкаясь все чаще. Привычная усталость навалилась на него. Опустив голову, он перебирал четки. Говорили, что этими бусинами Исповедник отмечает прочитанные им молитвы, «Отче наш» и новую молитву Приснодеве, начинавшуюся словами: «Ave, Maria» – «Радуйся, Мария». Но Эдуард просто играл четками, скрывая усталость, раздражение или тревогу.

Король одолел ступени, отдернул полог, украшенный любезной его сердцу сценой: Эдуард присутствует при закладке храма, над головой реют ангелы, – и улегся в постель. Что поделать, он изнемог задолго до окончания дня, задолго до того часа, когда здоровый человек помышляет об отходе ко сну. Во рту пересохло, замучила жажда. У кровати стоял кувшин с водой и кожаный черпак. С трудом приподнявшись, король трижды зачерпнул воду, выпил все, что было в кувшине, и почувствовал себя лучше, хотя вода, слишком долго простоявшая в глиняном, неглазурованном сосуде, сделалась мутной, отдавала тиной.

Слуги не пытались помочь, не отваживались даже войти без зова. Двадцать лет назад Эдуард приучил придворных являться только по требованию, а тем, кто пытался предупредить желания своего господина, пришлось испытать на себе тяжесть его гнева. С годами характер короля стал более предсказуемым и покладистым, но, раз усвоив урок, люди его не забывали.

Эдуард снова откинулся на постели, подтянул одеяло под самый подбородок и принялся размышлять о приговоре врачей и о прожитой жизни. Воспоминания, видения нахлынули на короля, он ворочался и стонал, посасывая по давней привычке палец, и порой впивался в него зубами, сдерживая крик. Горечь и боль, ненависть и тоска – вот чем наполнили его жизнь Годвинсоны, не говоря уж о дочери этого изверга, Эдит.

Тысяча сорок второй год. Гардиканут[38], сын Канута, крепко пил и умер от удара за пиршественным столом. Несколько человек могли претендовать на престол после его смерти, и в первую очередь его сводный брат Эдуард, позднее прозванный «Исповедником», и другой Эдуард, Этелинг, то есть «Принц», сын Эдмунда Железнобокого[39]и внук Этельреда Неразумного или Несоветного[40], не принимавшего добрый совет. Эдуард, будущий Исповедник, был сыном Этельреда, но не от первой жены, а от второй, Эммы Нормандской. На его стороне были определенные преимущества: когда Гардиканут умер, Эдуард находился в Англии и ему было около сорока лет, а Этелинг, еще подросток, пребывал в изгнании у мадьяр.

По английскому обычаю, очередного короля утверждал Витан, верховный совет страны, принимая во внимание не только степень родства претендента с покойным королем, но и его способность управлять страной. На этот раз вопрос о престолонаследии оставался нерешенным на протяжении всей зимы 1042-1043 года. За власть боролись две могущественные клики – Годвин с сыновьями, владевшие югом страны, против Сиварда и Леофрика, эрлов северных графств Нортумбрии и Мерсии. Посадив на трон своего ставленника, каждая партия надеялась получить земли и титулы противников.