Последний английский король - Джулиан Рэтбоун

Квинт умолк, глаза его подернула мечтательная дымка. Когда же он прервал молчание, то заговорил тем особым, торжественным голосом, каким говорят поэты, когда хотят поразить слушателей своими стихами:

– Тоскующие нимфы покидают потоки и ручьи, окаймленные бледными тополями. Они стенают, распустив по плечам кудри, перевитые цветами, безутешно плачут в сумрачной тени кустарников.

– Ты мог бы стихи сочинять.

– Наверное. Пошли, искупаемся.

– Ты уверен – здесь можно ли?

– Можно. Что бы нам ни пригрезилось, вреда этот призрак не причинит.

Они продрались сквозь заросли кизила и ступили на поросшие влажным мхом валуны у самой кромки озера. Квинт, нисколько не смущаясь, стянул с себя одежку (только шляпу оставил на голове) и погрузил все детали своего наряда в бурлившую воду, потом вытащил их, хорошенько намылил, скатал и принялся бить получившимся жгутом по скале. Все это он проделывал, сидя на корточках, точь-в-точь как женщины, подумалось Уолту, собравшиеся возле реки или большого колодца.

Обнаженное тело Квинта оказалось худым, жилистым, но мускулистым. Алая сыпь покрывала его плечи, на спине виднелись шрамы, оставленные поджившими чирьями, а кое-где из шишек еще сочилась бесцветная жидкость. Увидев эти чирьи, тощие, слегка обвисшие ягодицы, ноги, поросшие редким рыжеватым пушком, белые кривые стопы, Уолт почувствовал прилив внезапной, непрошеной и ему самому не понятной нежности. Квинт взглянул на него через плечо.

– Давай. Следуй моему примеру.

– Это что, обязательно?

– Да – если хочешь и дальше идти со мной.

– Ладно. Но у меня там всякие булавки, пряжки, я не могу расстегнуть их одной рукой. К тому же я вряд ли так ловко справлюсь с бельем, как ты.

– Я помогу.

Прополоскав одежду, они разложили ее на низких кустах («восковником», припомнил Уолт, называется этот кустарник в Уэссексе, его листья кладут в эль, чтобы придать напитку остроту и аромат), потом залезли в воду и приступили к мытью. Тут уж они не помогали друг другу, только Квинту несколько раз пришлось подбирать мыло, когда Уолт выпускал из руки скользкий брусок. Тело Уолта было почти сплошь разукрашено татуировкой. Англичане, во всяком случае – мужчины, так и не забыли варварского обычая, унаследованного от германских предков.

Квинт снял наконец шляпу, и они принялись нырять и плескаться, точно малые ребята, дорвавшиеся до воды. Озеро было холодным. Уолт, которому приходилось грести одной рукой, первым выбился из сил, поскользнулся на поросшем водорослями камне, сел и не мог подняться, пока Квинт не подтолкнул его, просунув ладонь ему под ягодицу.

Это случайное, но чересчур интимное прикосновение заставило Квинта отвернуться, и Уолт впервые получил возможность посмотреть на его макушку сверху. Длинные, редкие волосы прилипли к голове, и Уолт заметил то, чего раньше никогда не видел (Квинт снимал шляпу только перед сном): посреди макушки виднелся круг – неестественно правильный круг совсем коротких волос, не длиннее ослиной шерстки. Вся эта затея с купанием и стиркой казалась Уолту достаточно унизительной, прикосновение руки Квинта к его ягодицам смутило англичанина не меньше, чем самого Квинта, так что теперь он обрадовался возможности сквитаться.

– Ах ты, негодяй! – воскликнул он. – Ты же священник, священник-расстрига, трепаный монах!

– Да, – ответил Квинт, обернувшись к Уолту и прищурившись. Солнце било в глаза. – Я был монахом. Вот насчет трепаного ты зря: я тебе уже говорил, это не по моей части.

Уолт покраснел.

– Я не имел в виду... наши ребята в Англии все время так говорят.

Квинт воспользовался минутным преимуществом и продолжил контратаку, стараясь отвлечь внимание Уолта от своей тонзуры и всего, что с ней связано.

– А твоя татуировка? Весь разрисован, и руки, и ноги, и грудь. По-твоему, культурные люди ходят в таком виде?

Вынырнув из воды, Квинт ткнул пальцем в Уолта, не дотрагиваясь, однако, до его тела.

– Тут дракон, там орел, свиток с надписью «Гарольд правит, все хорошо», кинжал, еще один кинжал, с крылышками, а внизу что-то не разберу – это руны, да? Что тут написано?

– «Храбрый побеждает». Мне ее сделали в Херефорде.

– А тут – «У. Л. Э.». Это как понимать?

– «Уолт любит Эрику».

– Забавно. Кто такая Эрика?

– Не твое дело. Квинт, какого черта ты сделался трепаным монахом и ударился в бега?

Квинт наклонился, пощупал разложенную на берегу одежду, по-прежнему уклоняясь от ответа.

– Не высохла еще, – пожаловался он. – Давай пока поедим, а когда высохнет, пойдем дальше.

Он вытащил из мешка какую-то рухлядь, порылся, разыскивая что-то, и принялся браниться на греческом, латыни и прочих известных ему языках. Уолт понял только, что пропали остатки еды и золотая монета, а то и две. Квинт давно не пересчитывал деньги и не помнил в точности, сколько их должно было быть.

– Лиса? – предположил Уолт. Им пришлось идти натощак, и Квинт явно злился. – А может, бобр? Видал я наглых бобров на реке Стаур, возле Иверна, откуда я родом.

– Нет, это она. Бесстыжая бабенка.

– А как же нимфа, тоскующая в чаще?

Квинт остановился, вынудив и Уолта замедлить шаг, обернулся и погрозил ему пальцем.

– Уолт! – произнес он, сощурив голубые глаза и насупившись. – Ты мне нравишься, но иногда тебе лучше помолчать!

Уолт только плечами пожал. Они пошли дальше и с милю отшагали в молчании. Идти приходилось то вверх, то вниз, через леса и возделанные поля. Там и сям овцы и козы щипали невысокую пожухлую траву, тянулись к нижним веткам деревьев. Если скот приближался к пшеничному полю, присматривавшие за стадом мальчишки принимались орать и швыряться камнями. Наконец путники добрались до невысокого холма с пологим склоном и увидели примерно в двух милях впереди трущобы предместья, дальше – крепостные стены из кирпича, а над ними – едва различимые на таком расстоянии высокие крыши и купола.

– Никея, – возвестил Квинт. – Колыбель современного христианства. Здесь эта вера утвердилась семьсот лет назад.

– Родина Господа нашего Христа, а стало быть, и нашей веры – Вифлеем. – Уолт постарался сказать это не слишком резко, чтобы вновь не обидеть Квинта.

– Изложи мне обстоятельства, сопутствовавшие зачатию и рождению Господа нашего, как ты их разумеешь. – Теперь уже в голосе Квинта отчетливо слышалась ирония.

– Это всякий знает, – ответил Уолт твердо. – Меня наставляла в вере мать, а она была хорошая женщина, мудрая и благочестивая, а еще приезжал священник из Шефтсбери, он учил нас и готовил к причастию.

– Ну, выкладывай.

– Святой Дух явился Деве Марии в образе голубя, она зачала и родила Сына, который и есть Иисус, Господь наш и Спаситель. Ведь так?