Под Золотыми воротами - Татьяна Луковская

Терем у посадника был просторным, богато обставленным. В первый раз, когда Любим приходил сюда, он и не обратил внимания на расставленные вдоль стены, расписанные яркими цветами короба, пестрые половики и медвежьи шкуры по лавкам. Теперь сытость хозяев назойливо бросалась в глаза. Сам Военежич не мог похвастаться ни широтой терема, ни богатством содержимого ларцов. Вот уж Марьяшка потешилась бы над его боярским житьем-бытьем, если бы и вправду молодухой попала к нему на двор.

Многочисленные челядинки выскакивали с радостными вскриками на встречу молодой хозяйке, но тут же испуганно отступали при виде сурового чужака. Мимоходом Любим приметил и уже знакомых горе-отравительниц. Крепкая и тощая виновато прятали глаза, встревоженно глядя на хозяйку. Марья приветливо помахала им рукой. Она хотела казаться беспечной и веселой, но получалось слишком преувеличенно и фальшиво, тоска прорывалась сквозь приклеенную улыбку. «Этак она матушке нас с потрохами выдаст», — обеспокоенно поглядывал на нее новоявленный «жених».

Тимофей остановился у дверного проема, увитого затейливой резьбой; выдохнув, посадник перекрестился и, махнув Любиму с дочерью следовать за ним, вошел в горницу. В окружении холопок на небольшой лавочке, придвинутая с обеих сторон подушками, сидела хозяйка. Любим сразу признал в ней матушку Марьяшки, словно он смог заглянуть в будущее и увидеть девушку через много лет. Мать и дочь были очень похожи: те же соболиные брови, серый омут глаз, курносый носик, даже в болезни немного насмешливое выражение лица. Вот только вместо приятного румянца на гладкую кожу щек пала нездоровая бледность, а под выразительными глазами залегли черные тени в обрамлении мелких морщин. Определить, сколько хозяйке лет, было сложно, так искрутил красивую женщину злой недуг, но точно она была много моложе посадника. При виде вбежавшей в горницу Марьи женщина радостно охнула и попыталась подняться, но дочь подлетела раньше, заботливо усаживая больную обратно.

— Марьюшка, дитятко! — заговорила Марфа немного севшим голосом. — Тут такие слухи дурные ходят, полон какой-то. Я уж, грешным делом, думала, что батюшка твой меня от вестей дурных ограждает. Такое страшное мерещилось. А ты вот, живехонькая. Слава Пресвятой Богородице, заступнице, — она ласково погладила дочь по руке.

Тимофей кашлянул, привлекая внимание жены к гостю. Марфа удивленно вскинула очи на Любима.

— Гость у нас, — как можно более спокойным тоном произнес посадник, — воевода владимирский по делам князя мимо проезжал, вот, да к нам заглянул.

Марфа встала, отталкивая холопок, и с большим трудом, но поклонилась в знак приветствия. Любим, очнувшись, поспешно откланялся в ответ и перекрестился на красный угол. Испытывающие серые очи, такие знакомые, уставились на гостя.

— Прочь пошли! — рявкнул посадник на холопок. — И дверь притворите!

Теперь жена удивленно посмотрела на мужа.

— Сядь, сядь, Марфа. Воевода знает, что ты больна, не осерчает, коли ты при нем посидишь.

Хозяйка мягко присела, в очах так и застыл вопрос.

— Воевода владимирский… — посадник замялся, припоминая имя.

— Любим Военежич, — подсказала дочь.

— Любим Военежич Марью сватает. Да я согласие дал, — Тимофей выдохнул.

— Сватает? — эхом повторила Марфа, опять косясь на гостя.

Любим почувствовал, как загорелись уши.

— А Горяй Светозарович?

— Отказ ему, — хмуро вымолвил Тимофей, — говорил же — подумаю, так и подумал — не нужен. Этот сгодится.

Марфа переводила внимательный взгляд с Марьи на Любима, с Любима на мужа.

— Так ты все же в полоне была? — обратилась она к дочери.

— Да какая разница — где? — поспешил отмахнуться Тимофей. — Полюбилась она Любиму Военежичу, в жены зовет.

— И ты отдаешь? Он что ее…

— Никто меня не трогал, как благородный муж сватается, — не выдержала и вмешалась Марьяшка, догадавшись куда клонит мать. — За него хочу. За Горяя не пойду, лучше в омут, — и речь ее была очень горячей, уверенной, а мнилось, что не справится.

Любиму отчего-то вспомнился песок в каше. «Ну да, крепко хочет, аж на зубах хрустит».

— И зять к нам в примаки пойдет? — с надеждой обратилась Марфа к мужу.

— Нет, князь зовет его, завтра уходят.

— Завтра?!! А потом за Марьей приедет?

— Нет. И Марья с ним. Нельзя ей тут, при Горяе, оставаться, сама знаешь.

Вот и в этих серых глазах поселилась тоска. Мать схватила руку дочери, подержала как нечто самое дорогое и выпустила с легким вздохом.

— А которое лето тебе идет, Любим Военежич? — приступила она к неспешному допросу.

— Двадцать восьмое, — кашлянул Любим, оправляя корзень.

— А женат уж был?

— Был.

— Вдовец?

— Нет.

— Как нет?! — округлила глаза посадница, Тимофей скрытно начал делать «жениху» какие-то знаки, Марья застыла в немом изумлении.

— В монастырь ушла водимая[51] моя, — опять кашлянул в кулак Любим.

— В монастырь? Благочестия ради? — Марфа недовольно сдвинула соболиные брови. Ох, где-то Любим это уже видел.

— Не знаю, — буркнул он.

— А детки есть?

— Бог не дал.

— Так ты из-за этого жену в обитель отправил? — Марфа подалась вперед.

Да это сватовство ничуть не лучше первого, а эта хворая баба, пожалуй, заткнет за пояс и чванливого Путяту.

— Я ее не неволил! — повысил голос Любим.

— Жили плохо, бил ее, да? — Марфа опять схватила дочь за руку.

— Не бил я ее, но и держать подле себя не стал, — выговаривая каждое слово, с холодным спокойствием произнес Любим. «Вот уж удружил посадник. Знал бы, так в жизнь бы не пошел!»

— А если ты и мою дочь подле себя держать не захочешь? — пошла в наступление Марфа.

— Матушка, захочет, меня захочет, — вдруг вступилась за «жениха» Марьяшка. — Может она благочестивая была, да замуж идти не хотела, родители заставили… А он хороший… и терпеливый, — добавила она, кидая быстрый взгляд на насупленного Любима.

«Терпеливый я, да с вами обеими никакого терпения не хватит!»

— А богат ли дом твой, Любим Военежич? — пытка продолжалась.

— Вот это совсем ни к чему, — попытался одернуть жену Тимофей, но видно и больная Марфа вила из муженька веревки.

— Да как же ни к чему? — удивленно всплеснула она руками. — Коли дочь на край света отправляем.

— В достатке живу, да не так богато, как вы, — честно признался Любим, врать о доме ему претило.

— Отец мало оставил, али князь не щедр, али ты не бережлив?