Вратарь и море - Мария Парр

Мы собрали наш улов с пола в коридоре и разложили его на столе. Пока мы занимались этим, Аксель углядел, что Ленин гипс разломался.

– Лучше бы его снять, – сказал он.

– Да, – кивнула Лена, – его третьего января все равно бы сняли.

Эллисив принесла нож и ножницы. И вот уже Лена сидит, растопырив пальцы, и неловко шевелит ими с непривычки.

– Скоро снова станешь на ворота, – сказал Аксель и хлопнул ее по спине.

Это были те самые слова, которых не хватало, чтобы Лена замолкла. Она закусила губу.

– В основном теперь Туре стоит, – внес ясность я.

Аксель удивленно посмотрел на Лену.

– Ты больше не вратарь?

Лена резкими, напряженными движениями ломала огромную шоколадку от Коре-Рупора на маленькие кусочки.

– Лена?

Аксель не собирался сдаваться.

– Сушки соленые, конечно, я вратарь. У меня только ворот нет.

Лена уже полгода ругалась и жаловалась на футбол всем подряд в Щепки-Матильды, но мы слушали вполуха, кивали и ждали, когда все придет в норму. И вдруг я увидел двух взрослых людей, возмущенных не меньше самой Лены.

Аксель подался вперед и стал подробно расспрашивать ее о тренировках, об Иваре и мальчишках, и Лена неохотно выложила всю правду о том, какой была жизнь на щебенке последние полгода.

– Лена, но это несправедливо, – сказала Эллисив. – Я знаю, что ты отличный вратарь.

Аксель кивнул.

– Это не ерунда, Лена.

Он очень рассердился из-за Лены. А я почувствовал укол совести. Почему меня не особо трогают ее проблемы с футболом?

– А ты готова начать играть в городе? – спросил Аксель.

– Чего? – удивилась Лена.

– Я знаком с Ларсом, он тренирует девчонок на два года старше тебя. Но я знаю, что они в этом сезоне не смогли найти хорошего вратаря. Не хочешь попробовать?

– В девчачьей команде? – сказала Лена таким тоном, как будто ей предложили играть с верблюдами.

– Лена, ты девочка, – строго сказала Эллисив. – Если ты собираешься быть футболистом, тебе рано или поздно придется перейти в женскую команду.

Я был уверен, что Лена ответит «нет». Ни за что в жизни она не будет менять команду!

Она задумчиво загрузила в себя пять шоколадных палочек с печеньем.

– В какие дни у них тренировки? – спросила она наконец.

Я смотрел на нее во все глаза. Неужели она правда такая крутая, думал я обескураженно.

Всю ночь шторм только усиливался. Теперь уже не было никаких сомнений, что это ураган. Аксель нервно ходил по крохотной гостиной. Один раз он даже вышел на крыльцо, но тут же; вернулся.

– Дом стоит с тысяча восьмисотого года, – сказала Эллисив. – Он выдержит эту ночь тоже.

Она обняла Лену и спрятала ее голову под мышкой, как только Эллисив умеет делать, и так они заснули на диване.

К утру все стихло. В предрассветной серости мы вышли на крыльцо и замерли, онемев. Мир как будто выдержал бой не на жизнь, а на смерть, и теперь приходил в себя и дышал с осторожностью. Слива сломалась, обнажив острую древесную культю. Дорога в Щепки-Матильды была завалена елками, они лежали сикось-накось, асфальт кое-где вымыло напрочь. Один из фонарей между домами присел в книксене, неуклюже склонившись в нашу сторону. А позади всего виднелось море – серая масса, словно измученная морской болезнью.

Мне стало дурно от одной мысли, что мы с Леной побывали в эпицентре всего этого. Внизу на берегу тяжелые нервные волны накатывали на камни, выплевывая на них ветки и обломки.

– Представляю, что творилось ночью на Коббхолмене, – задумчиво сказала Лена. – Интересно, дом устоял?

Я не успел ответить, потому что вдали заурчал трактор. Он доехал до завала на дороге, кто-то выпрыгнул из кабины и стал пробираться к нам.

Это был папа.

– Трилле!

Я попал в медвежьи объятия, едва папа взобрался на лестницу. Выпустив меня, он тут же; стиснул в объятиях Лену.

– Разве не опасно ездить на тракторе, пока все не расчистили? – спросила Лена.

Папа выпустил ее из своих объятий.

– Опасно? – закричал он. – Посмотрите на нее, это она меня спрашивает! А кто, скажите пожалуйста, сбежал в этот Рагнарёк[20] колядовать?

Папа рассердился. По-настоящему.

– А Исак где? – спросила Лена примирительно.

Я слышал по голосу: ей бы хотелось, чтоб это Исак приехал на тракторе и сжимал нас в медвежьих объятиях.

– Исак? – Папа всплеснул руками. – Так он с Кари, Лена! Трилле стал ночью дважды старшим братом!

Так вот оно что! Нехило братик мой выбрал ночь, чтобы родиться: дороги завалены деревьями и скорая помощь не может проехать, паром не ходит, телефоны не работают, связаться ни с кем нельзя.

Пока ураган обрушивал на нашу бухту шквал за шквалом, мама в подвале у дедушки родила совершенно новенького человека. Шторм превратил Исака в акушера, Ильва ему помогала. Магнус и Минда носились по дому как ошпаренные, притаскивали полотенца, простыни и воду, топили печки и следили за стеариновыми свечками. А дед, которого мало что может вывести из равновесия, шагал из угла в угол как ходячий комок нервов, сердился и требовал у всех ответа, с какой стати женщины должны так мучиться, рожая детей. И одна только Крёлле спокойно проспала драму от начала до конца.

– Трилле, но это вовсе не брат! – сказал папа торжественным голосом, когда мы наконец перелезли через елки и забрались в трактор.

Он энергично повернул ключ зажигания.

– Это сестричка, ребята! Большая и крепкая, как пухлый пупс!

Дедушка сразу взвесил ее безменом – 4790!

– Знаешь, какое золото твоя мама?! – закричал папа и в диком восторге ущипнул меня за щеку довольно чувствительно. – Знаешь?!

А то я не знаю, что у меня за мама!

Я стоял за дверью и рассматривал ее в щелочку. Насколько папа был не в себе, настолько же; мирной и спокойной казалась мама. Седая челка красиво кучерявилась на лбу. Вид у мамы был такой, будто она тоже приходит в себя после урагана.

Рядом с кроватью сидела Крёлле и сияла от счастья. Гордая старшая сестра, это было видно с первого взгляда.

– Трилле, мальчик мой, – сказала мама, когда я наконец вошел в комнату. – Что это ты учудил?