Вратарь и море - Мария Парр

Из выступления на рождественском концерте я не помню ничего. Не помню даже как поднялся на сцену, когда до меня дошла очередь. Но мой план сработал. Я так намертво вызубрил «К Элизе», что сыграл без запинки, хотя чувствовал себя за пианино тушкой дохлой обезьяны.

Мама, колыхнув своим огромным животом, сказала, что я молодец. И Рогнстад хлопал с довольным видом.

Я пришел в себя, только когда вызвали Кая-Томми. Он начал бодро, но на середине застопорился, и ему пришлось опять начинать сначала. Я почувствовал, что во мне проклюнулась маленькая гаденькая радость, и покосился на Лену. Она слушала с хмурым видом, а когда Кай-Томми закончил, хлопала на весь зал. Я старался отыскать глазами Биргитту, но увидел ее уже только на сцене, когда она с прямой спиной села к инструменту. Народ ждал, что и она будет играть обычно, на четверочку, как мы все, но Биргитта так исполнила Грига, что меня бросало то в жар, то в холод. В зале звенела полная тишина. А потом грохнули аплодисменты. Я видел, что мама очень впечатлилась. Одна Лена едва хлопала здоровой рукой по коленке с усталым скучающим видом. Музыка, похоже, действительно совсем не ее.

Я уже садился в мамину машину, когда кто-то потянул меня за куртку.

– Держи, – сказала Биргитта, – подарок на Рождество.

И сунула мне сверток.

– Ого! Спасибо!

– Мы теперь только после Нового года увидимся, – пробормотала она, чмокнула меня в щеку и убежала.

Всю дорогу домой и мама, и Лена молчали. Но мама улыбалась такой улыбкой, которая меня раздражает, а Лена отвернулась и смотрела в окно. Сверток жег мне руку.

Дома я сразу убежал к себе. О том, чтобы положить сверток к другим подаркам и в Рождество распаковывать его на глазах у всех, и речи быть не могло.

Оказалось, это рисунок. Я узнал все горные вершины. Биргитта нарисовала вид от каменной пирамиды летом. Посреди моря в вечернем солнце плыл Коббхолмен, рядом с ним чернела точка – наверно, «Тролль».

Если бы кто-нибудь подглядывал в эти минуты за мной, он бы решил, что я спятил. Я скакал по комнате, как дурень козлоногий, я так толкнул полку, что коробка от мороженого с осколками разбитой Лениной бутылки слетела на пол. Биргитта подарила мне подарок!!!

Биргитта уехала в Голландию, чтобы встретить Рождество вместе со своими братьями, и времени у меня стало вагон и маленькая тележка. И у братика новенького тоже. Он сидел себе у мамы в животе и не думал вылезать, хотя мама была уже такая беременная, что стены дома выгибались наружу. Мама даже стала говорить, что Лена права, стара она уже детей рожать.

Погода на улице стояла неутешительная, так что моя семья оказалась заперта в четырех стенах. Мы изо всех сил старались заботиться о маме. Даже тинейджеры уже не сидели целыми днями в телефоне с кислой миной: случалось, я заставал Магнуса на кухне за приготовлением ужина, а Минду – за игрой с Крёлле в детское лото. А папа – тот вообще наводил в доме красоту, гладил скатерти, складывал одежду в шкаф аккуратными стопками – короче, шел на все. Если уж нам до зарезу нужно было поругаться, мы забирались на чердак и шипели друг на друга шепотом.

– А она не лопнет? – спросила как-то вечером Крёлле, когда мы после ужина загружали с ней посудомойку.

Она крутила в руках вилку и выглядела встревоженной.

– Пф-ф, – фыркнул я.

Но сам тоже украдкой поглядывал на маму с тревогой. Неужели малыш не понимает, что ему пора выходить, а то маму разорвет?

Лену я видел непривычно мало. Ильва старалась держать ее при себе, чтобы в нашем доме по возможности царили покой и тишина.

Шел уже второй день Рождества, за окном хлестал ледяной декабрьский дождь с пробирающим до костей ветром, видов на появление малютки-брата по-прежнему не было, – и тут в нашу кухню, топая в своей кавалерийской манере, вошла Лена Лид.

– Сегодня идем колядовать, мы будем партизаны, – скомандовала Лена и вытерла рукавом залитое дождем лицо.

Вокруг нее уже растеклась большая лужа.

– Да? – спросил я недоверчиво.

– У меня гениальный план, Трилле. Мы надеваем Магнусов камуфляж и разрисовываем лица. И берем у Магнуса охотничий нож.

Я видел несколько изъянов в плане – прежде всего двойное упоминание моего брата. Но меня уже опередили.

– Только через мой труп! – сказала мама и тяжело оперлась о кухонный стол. – Еще не хватало, чтобы вы с Леной ходили по деревне в камуфляже и с ножом и пели «Счастливого Рождества!» и «Как прекрасна земля!».

Сейчас в мир пришли радость и покой, поэтому мы должны вести себя по-человечески, а нарядиться можем ангелами или рождественскими ниссе[19].

Мы поднялись ко мне в комнату. Здесь ветер и дождь были гораздо слышнее.

Лена обвела взглядом комнату. И заметила картину.

– Каю-Томми тоже перепало, – пробормотала она.

– Что?

– Подарочек от Биргитты.

– У-у, – сказал я с деланным безразличием, хотя меня как обухом по голове ударило.

Неужели правда? А я так радовался картине все эти дни, так от нее на сердце теплело. Значит, Биргитта всем раздарила подарки? Или только нам с Каем-Томми? Ну вот зачем Лена явилась сюда со своими рассказами?!

Я прижался лбом к стеклу, огородил лицо руками, прищурился и сердито смотрел в исполосованное дождем стекло. Ветер порывался содрать фонарики с туи в саду. По тракторной колее брели, сгорбившись, два человека. Дед и папа. Они ходили проверять лодки.

– Не пойду колядовать в такую мерзкую погоду, – пробормотал я.

Я уже привык, что Лена не лезет мне в душу – плечами передернет и уходит, – и сейчас опешил от ее напора.

Она подошла и встала передо мной.

– Не бывает мерзкой погоды, трус позорный! Еще скажи, что ты не все сладости из подарка съел!