Митридат - Виталий Гладкий

А Макробий, которого всю ночь трепал жесточайший приступ лихорадки, думал в редкие моменты просветления: «Нужно предупредить юного Митридата. Пусть поостережётся. Конечно, не называя имён… Предупредить? Нет, это невозможно! Но мне нравится этот мальчик… Что делать?! Бежать! Куда глаза глядят, но только не мешкая…»

Подземный эргастул царского дворца казался впервые попавшему туда входом в страшное царство Аида. Когда-то здесь была каменоломня, где добывали желтовато-белый известняк для постройки зданий быстро растущего города. Но уже при Фарнаке I Понтийском, хитростью захватившего Синопу и сделавшего её столицей Понта, замысловато сплетённый лабиринт выработок под дворцом перегородили железными решётками на каморки, а на вход навесили дубовую дверь, окованную медью.

От двери вниз вели двадцать три ступеньки из осклизлых камней. Стены подземелья были покрыты буро-зелёной плесенью, по ним стекала вода, скапливаясь в зловонных водостоках-канавах. Неподвижный воздух казался липким, густым, как патока. Факелы, закреплённые через равные промежутки по всему подземелью, горели тускло и чадно. Их почти бестрепетное жёлто-оранжевое пламя высвечивало лихорадочно блестевшие глаза узников, с надеждой взирающих на тюремщиков, сопровождавших очередную жертву эргастула, — вдруг случится долгожданное чудо: звякнут тяжело засовы, завизжат несмазанные петли и в лицо пахнет чистый и сладкий, как глоток родниковой воды, воздух свободы.

Но, увы, шаги и бряцание оружия затихали за поворотом, и снова воцарялась гробовая тишина, изредка нарушаемая слабыми стенаниями или кашлем. Громко разговаривать, а тем более кричать запрещалось. За подобные проступки несчастных бросали в каменный мешок, где пол был покрыт ледяной водой по щиколотки. Редко кто выдерживал там больше трёх-четырёх дней…

Бедная галатка, служанка царицы, которую стражник швырнул на прелую солому в тесной камере, отгороженной от коридора толстенными ржавыми прутьями, едва не потеряла сознание — спина, иссечённая розгами до крови, горела, будто её посыпали солью. Она уткнулась лицом в ладони и заплакала. «Будьте вы все прокляты! Пусть вас вечно преследуют эринии! — шептала галатка искусанными губами. — Да поразит тебя, злодейка, страшная Ата[132]… — вспомнила она и свою госпожу, царицу. — О, Великая Кибела[133], матерь всего живого, заклинаю — свергни их всех в Тартар[134], напусти на них львов и пантер своих…» Так и проплакала она, пока усталость не сомкнула очи.

Проснулась галатка от шороха и писка. Чьи-то тени метались по полу камеры, освещаемой догорающим факелом, закреплённым в стене коридора. Покрытый шерстью комок быстро прокатился по её телу и ткнулся в лицо чем-то холодным и влажным. Крыса! Девушка, не помня себя, вскочила на ноги и закричала.

— Перестань… — негромкий хрипловатый голос заставил её умолкнуть. — Не то накличешь на себя большую беду. Это всего лишь крысы. Они мирные, нас не трогают. Во всяком случае, их общество куда приятнее вечно пьяных двуногих скотов, сторожащих эргастул.

— Кто это? Где ты? — воскликнула галатка, обрадованная участием, прозвучавшим в низком мужском голосе.

— Подойди к стене слева. Нагнись. Ниже. Говори тихо…

Девушка опустилась на колени и увидела, как из небольшого отверстия в стене высунулась рука.

— Я здесь, рядом. Буду теперь твоим соседом.

Галатка схватила руку узника и с благодарностью сжала её.

— Мне страшно, — она всхлипнула, из глаз брызнули слёзы. — Они такие большие и мерзкие. Бр-р…

— Ну-ну, не плачь, — рука исчезла, и сквозь дыру на неё уставился поблескивающий в полумраке глаз.

Неяркий свет факела высвечивал половину сурового, покрытого шрамами лица узника. Густая неухоженная борода закрывала подбородок и рот, над которым нависал большой нос.

— Стена здесь тонкая, вот я и проковырял дыру. Внизу камень рыхлый, а у меня есть металлическая пряжка от пояса. До тебя там был какой-то сумасшедший, по-моему, евнух. Он выл с полмесяца, всё просил выпустить. Из-за него никому не было покоя. А потом начал буйствовать. Его бросили в яму, не кормили. Когда дня через три он сюда вернулся, то стал тихим и спокойным, как мертвец. Только кашлял до рвоты.

— И куда он девался? Выпустили? — в девушке проснулась надежда.

— Кгм… Кхр-р… — то ли прокашлялся, то ли так странно рассмеялся узник. — Вот уж чего не знаю… Был — и нет. Я крепко сплю… — и поторопился перевести разговор на другое. — Тебя как зовут?

— Селино… — девушка устроилась поудобней, подмостив под себя побольше соломы. — А ты кто? Как сюда попал?

— Как все, кто здесь гниёт. Привели под руки, чтобы нечаянно не споткнулся… — узник помолчал немного, затем спросил: — Кто теперь правит в Понте?

— На троне моя госпожа, Лаодика. Разве ты этого не знаешь? — удивилась галатка.

— Я тут начинаю забывать, как меня нарекли родители. А стражники с нами разговаривают только пинками и зуботычинами.

Это был гопломах Тарулас. Авл Порций оказался человеком весьма предусмотрительным — кроме Пилумна, нанятого Макробием, он пустил по следу Таруласа-Рутилия и своего телохранителя, рудиария[135] по имени Зоил, с которым никогда не расставался в своих скитаниях по Востоку. И бывший гладиатор-ретиарий[136] доказал, что не забыл, как пользоваться сетью…

Авл Порций пришёл в подземную темницу через сутки после того, как там оказалась Селино.

— Отвратительно… — бормотал он, зажимая нос куском ткани, обильно политой благовониями. — Но — впечатляет. Думаю, наш друг останется доволен своими хоромами, — зло рассмеялся.

— Чего сказал, господин? — повернул к нему тупую физиономию тюремный страж, топавший впереди с факелом в руках.

— Иди, иди… Тебе послышалось.

Возле камеры Таруласа стражник остановился и рявкнул:

— Вставай, лежебока! Раскормили тут тебя, как борова.

— Дай сюда… — Авл Порций забрал у стражника факел и осветил угрюмого гопломаха, который, щурясь, поднялся и стал вычёсывать пальцами запутавшиеся в бороде соломинки. — Оставь нас одних, — приказал он стражнику.

— Не положено, господин…

— Убирайся! — властно прикрикнул на него римлянин. — Ты смеешь мне перечить?! Вон!