Митридат - Виталий Гладкий

— Обратись к Паппию. Он молод, но весьма искусен. Многие знатные люди Синопы предпочитают лечиться у него, а не у старого иудея.

— Ай, какая разница! — в раздражении воскликнул Макробий и отхлебнул из фиала несколько глотков подогретого вина с пряностями. — Их бог Асклепий такой же сребролюбец, как и наш Меркурий.

— Хвала богам, что хоть воздух бесплатный, — ухмыльнулся Авл Порций и потянулся к кратеру, чтобы налить себе вина.

И тут же в испуге отдёрнул руку — в триклинии[125] раздался хриплый и злобный рык.

— Тише, тише, успокойся, Луперк[126]… — Макробий положил руку на загривок широкогрудого пса, лежащего у его ног.

Кличка была удачной — пёс и впрямь смахивал на матерого волка: тёмно-серая густая шерсть, мощные лапы, массивные челюсти с огромными белыми клыками, острые уши торчком и горящие злобой глаза, следившие за каждым движением гостя.

— Ты и здесь верен себе, Макробий, — раздражённо проворчал Авл Порций. — Другие заводят для развлечения рабынь, а ты приобрёл пса. Не так накладно — одевать и дарить дорогие украшения не нужно, а кормить можно объедками и костями.

— Он мне обошёлся недёшево, — ласково погладил тихо урчащего Луперка ростовщик. — Зато я могу быть уверен, что этот пёс меня не обманет и не предаст.

— Вольному воля… — не стал возражать гость. — Я к тебе по важному делу, Макробий.

— А когда ты приходил ко мне просто так, чтобы проведать всеми забытого, больного старика? — ехидно осведомился ростовщик.

— Ты ещё меня переживёшь. Волнения и заботы, выпавшие на мою долю здесь, в Понте, видят боги, уже изрядно укоротили мой век.

— Зато тебе за твои великие заслуги ещё при жизни отольют из бронзы памятник и поставят его на Форуме[127], — снова съехидничал Макробий.

— Эти слова доказывают, что болезнь не притупила твой острый ум, мой дорогой. А он-то как раз мне сейчас и нужен.

— Ты опять что-то затеваешь? — встревожился ростовщик. — Оставь меня, наконец, в покое! Мало ли я передрожал совсем недавно.

— Надо же как-то возместить твои расходы на лекарства, — растянул губы в улыбке Авл Порций.

— Бессмертные боги! — поднял глаза к потолку Макробий. — Будь проклят тот день, когда я ступил на корабль, чтобы плыть в эту дыру! Стоило ли мне претерпеть столько бед и невзгод, чтобы встретить тебя здесь, Авл? Вижу, вижу, как моя неприкаянная тень блуждает в царстве Плутона, несчастная и отверженная всеми… — горестно вздохнул он и украдкой посмотрел на ухмыляющегося гостя. — Так что тебе снова пришло в голову?

— Волчонок показывает зубы…

— Ты с ума сошёл! — вскричал в ужасе ростовщик; пёс вскочил и зарычал. — Фу, Луперк! Нет, мне и впрямь не миновать виселицы.

— Он дерзок и упрям. Царице Лаодике с ним никакого сладу нет.

— А нам что за дело? Это её личное горе.

— Не скажи, Макробий… Юный Митридат ненавидит римлян. И даже не скрывает этого. Он чересчур умён. А это очень опасно. Трон Понтийского государства ждёт его, и не за горами то время, когда он наденет китару и накинет на плечи палудамент[128]. И как ты думаешь, против кого тогда царь Митридат повернёт копья своих гоплитов? Долго гадать тут не приходится.

— Я не думаю, что будет именно так, но случись это, тогда и…

— Тогда будет поздно, — бесцеремонно перебил ростовщика Авл Порций.

— Я стар и немощен, — жалобно простонал Макробий, плотнее укутываясь в пенулу. — Много ли проку от меня?

— Мне нужны твои люди, — сказал римский агент и добавил: — Уезжая, Скавр настоятельно просил меня присмотреть за юным Митридатом.

— Просил присмотреть… — повторил Макробий — он наконец понял, откуда ветер дует.

— По моему глубокому убеждению, царица Лаодика отнюдь не против восседать на троне до тех пор, пока ей не вложат в уста навлон[129].

— Всё в этом мире перевёрнуто с ног на голову, — с осуждением сказал ростовщик; на его лице появилась гримаса отвращения. — Даже звери дикие не способны на то, что свершает высшее творение божественных дланей. Надеюсь, она не заявила тебе об этом прямо?

— Лаодика ненавидит юного Митридата. Уж очень он похож на отца. Я знаю — она спит и видит на троне второго сына, Хреста. Конечно, после своей кончины.

— Вот и верь после этого в женскую благодарность. Митридат Эвергет, можно сказать, облагодетельствовал её, взяв в жёны. В приданое она получила благословение Сената, мало чего стоившее, да пеплум[130] и паллий[131] с чужих милостей. И ларец с неоплаченными долговыми расписками её отца. Царица Понта — мало ли? Ладно про мужа — пусть его… Но сын?! Родная кровь. Нет, я отказываюсь понимать подобное.

— С чего это ты расчувствовался, Макробий? — насмешливо поинтересовался Авл Порций.

— Если я скажу, что ничто человеческое мне не чуждо, ты всё равно не поверишь, — резко ответил ростовщик. — Но, клянусь Юпитером, в этом грязном деле принимать участия не буду. Ни за какие деньги. Я умываю руки, — Макробий встал. — Людей ты получишь. Можешь ими распоряжаться по своему усмотрению. Но не от моего имени. Я отбываю из Синопы.

— Когда? — Авл Порций был поражён неожиданной строптивостью обычно падкого на деньги ростовщика.

— Видно будет… — уклонился от прямого ответа Макробий. — Я болен и хочу поехать на воды. Мечтаю снова ощутить благостное тепло целебных римских терм. Прощай, Авл Порций. И мой тебе совет — не промахнись. И ещё раз поклонись Консу. Не лишнее. Трудно сказать, чего можно ждать от этой, с позволения сказать, женщины…

Авл Порций долго не мог прийти в себя от изумления: Макробий, расчётливый, прижимистый и жадный, как редко кто другой, на этот раз не захотел взять золото, само плывущее ему в руки! «По-моему, он и впрямь серьёзно болен, — размышлял Авл Порций по дороге к своему дому. — Я бы не сказал, что он так уж испугался. Да и не впервой… Нет, он явно не в себе. Что делает с человеком болезнь…»