Фамильный узел - Доменико Старноне

— Может, ты мне поможешь? — предложил я. — Их тут столько, этих мешков.

— А ты сходи несколько раз. Кто-то должен быть здесь.

— Зачем?

— Нам могут позвонить.

Она все еще думала, что воры объявятся и вернут нам Лабеса. Ее уверенность передалась мне, и я снова начал подозревать курьершу. Если кто и позвонит, то она. Или нет, позвонит ее предполагаемый сообщник, продавец курток из поддельной кожи. Я сказал:

— Они захотят говорить со мной.

— Не думаю.

— Обычно переговоры ведут с мужчиной.

— Ничего подобного.

— Ты серьезно собираешься платить выкуп за кота?

— А ты хочешь, чтобы его убили?

— Нет.

Я словно слышал голоса курьерши и того человека, их глумливые смешки. За кота, сказали бы они, мы хотим столько-то, а за фотографии — столько-то. А если я не соглашусь? Не согласишься — покажем фотографии твоей жене. Да пожалуйста, сказал бы я, на этих снимках — моя жена в молодости, но тут они точно расхохотались бы и ответили: ну если так, нет проблем, отдадим их синьоре вместе с котом. Вот так все и будет. Я попытался выиграть время, вздохнул:

— Сколько кругом жестокости!

— Так было всегда.

— Но раньше она не проникала в наш дом.

— Правда?

Я промолчал, а она резко спросила:

— Так ты идешь?

Я наклонился подобрать осколок стекла, который до этих пор не заметил.

— Может, лучше очистить весь дом, спустить весь мусор вниз и уже потом отнести на помойку?

— Иди, не мешай мне убирать.

Когда я перенес все мешки в лифт, для меня там места уже не осталось. Я спустился пешком на первый этаж, нажал кнопку, и кабина поехала вниз. Я дотащил мешки до помойки, они были такие огромные, так плотно набиты, что не влезали ни в бак для бумаги, ни в бак для стекла и пластика, и вообще ни в один из баков. Надо было рассортировать мусор, но я не стал этого делать. Просто поставил мешки на асфальт, но аккуратно, в ряд, надеясь, что меня не увидит из окна Надар.

Становилось жарко, я вытер пот. При мысли, что за мной может подглядывать Надар, мне представились другие подглядывающие. Кто сказал, что воры свяжутся с нами по телефону? Возможно, они сейчас здесь и наблюдают за мной. Разве вон тот темнокожий парень, прислонившийся к машине, единственная человеческая фигура на безлюдной в этот ранний час улице, не может быть одним из них? Я подошел к подъезду, краем глаза поглядывая на парня. Сердце учащенно билось, казалось, все тело раздувается, болел затылок. Впервые мне захотелось, чтобы Сандро или Анна вдруг появились рядом со мной, дали мне руку, а главное, отвлекли меня от старческих страхов, сказали, мягко подтрунивая надо мной, как делали обычно: папа, ты преувеличиваешь, тебе всюду мерещатся опасности и заговоры, ты не умеешь жить, стоя обеими ногами на земле, ты продолжаешь сочинять в своем воображении сценарии телефильмов, которые бросил писать десять лет назад.

Встревоженный, я вернулся в дом: если в мое отсутствие Ванда нашла фотографии, мне хватит одного беглого взгляда, чтобы это понять. Я успел приготовить на этот случай какие-то подходящие слова: понятия не имею, откуда они взялись, дай сюда, я брошу их в мешок с остальным мусором. Я рассчитывал сыграть на ее любви к порядку: когда дом в таком состоянии, ей может прийти мысль предать забвению прошлое и еще раз начать все заново. По-видимому, такая мысль уже у нее возникала, раз она так рано встала и сразу принялась за дело. Однако судя по тому, что я увидел, заглянув в гостиную, успела она пока что немного. В данный момент она шарила в углу гостиной, словно потеряла там что-то. Услышав, что я вошел, она выпрямилась, поджав губы и разглаживая тонкую ткань своего платья.

День стал очень жарким. Я оставил за Вандой гостиную и кабинет, а сам вызвался убирать в комнатах Сандро и Анны, чтобы спокойно поискать фотографии. Из гостиной и кабинета не доносилось ни звука, и немного погодя я занялся спальней и ванной. Убедившись, что снимков нет и там, а следовательно, надо готовиться к худшему, я вернулся в гостиную. Моя жена сидела у открытой балконной двери и смотрела во двор. За все это время она даже не приступила к уборке, комната была в том же состоянии, в каком я ее оставил.

— Тебе нехорошо?

— Очень хорошо.

— Что-то не так?

— Все.

Я произнес самым ласковым тоном, на какой был способен:

— Вот увидишь, Лабес вернется.

Она обернулась и посмотрела на меня:

— С чего это ты вдруг решил сообщить мне, почему дал коту такое имя?

— А я никогда и не скрывал. Это наш домашний зверек, я назвал его Лабес, что тут плохого?

— Ты лгун, ты всегда был лгуном, и даже в старости продолжаешь лгать.

— Не понимаю тебя.

— Прекрасно понимаешь: открой латинский словарь, он вон там, на полу.

Я не стал спорить. Если Ванде надо отвести душу, она всегда начинает с того, что цепляется к какой-нибудь мелочи. Я пошел в угол комнаты, куда она указала мне, вяло подняв руку. На полу, среди книг, не пострадавших при разгроме, лежал латинский словарь, открытый на странице со словом labes, которым я шестнадцать лет назад назвал нашего кота. Я тогда выбрал его совершенно случайно. Вначале мне показалось, что Ванда не придает этому особой важности. Она говорила со мной без обычной иронии, голос стал просто нитью, на которую нанизываются слова, как будто ему безразличен их смысл. «Словарь, — пробормотала она, снова повернувшись к открытой двери балкона и глядя поверх перил, — был раскрыт на букве L, а слово labes и все его значения подчеркнуты ручкой, каждое по отдельности. Крах, гибель, несчастье, катастрофа. Эта шутка вполне в твоем духе. Много лет я звала своего питомца, не зная, что означает его имя, а ты забавлялся, слушая, как по дому разносится это слово со всеми его зловещими значениями: порча, гибель, недуг, мерзость, подлость, позор. Ты заставлял меня кричать: «Позор!» И таким ты был всегда. Ты притворяешься преданным и нежным и то же время находишь тайные пути, чтобы дать выход злым чувствам. Сейчас я уже не помню, когда заметила у тебя это свойство. Но наверняка уже очень давно, несколько десятков лет назад, может, еще до того, как мы поженились. И все-таки привязалась к тебе. Я была молодая, почувствовала влечение к тебе, я ведь не знала, насколько это случайная вещь — влечение. Годы подряд я не была счастлива, но и несчастной не была. Слишком поздно я поняла, что меня интересуют и другие мужчины, не больше и не меньше, чем когда-то заинтересовал ты. Я задумалась, стала оглядываться вокруг. Кто знает, где меня ждет любовь, говорила я себе, это как дождь: одна капля случайно ударится о другую — и будет ручеек. Если тебя кто-то заинтересовал, прояви настойчивость, и интерес станет влечением, влечение будет усиливаться и приведет к сексу, секс будет требовать повторения, повторение породит потребность и перейдет в привычку. Но я считала, что должна всю жизнь любить только тебя, поэтому переключилась на другое — занималась детьми, выполняла их капризы. Какая глупость! Если даже я тебя и любила — а сейчас я в этом не уверена: любовь — пустая оболочка, которую мы наполняем чем попало, — это длилось недолго. Так или иначе, ты не представлял собой ничего уникального, исключительного. Ты просто дал мне возможность почувствовать себя взрослой: жить вдвоем, заниматься сексом, иметь детей. Когда ты бросил меня, мне прежде всего было обидно за ту часть меня самой, которую я понапрасну принесла тебе в жертву. А когда я приняла тебя обратно, то сделала это только ради одного: чтобы вернуть себе то, что ты у меня отобрал. Но вскоре поняла, что в спутанном клубке желаний, эмоций, секса и чувств очень трудно выделить то, что ты должен был мне вернуть, поэтому сделала все, чтобы снова отправить тебя к Лидии. Я не думала, что когда-нибудь увижу тебя опять, что ты осознаешь: тебе нужна только я, и никто больше. Я каждый день думала о том, как ужасно ты меня обманул. Ты никогда не испытывал ко мне никаких чувств, даже той душевной близости, той симпатии, которая не позволяет одному человеку безучастно смотреть на страдания другого. Ты всеми способами показывал, что любишь Лидию, как никогда не любил меня, и я поняла: если мужчина, полюбивший другую женщину, возвращается к жене, он делает это не из любви. И сказала себе: посмотрим, сколько он продержится перед тем, как снова удрать к ней. Но чем больше я тебя мучила, тем покорнее ты становился. Ты прав, это был labes. В эту игру мы с тобой играли годами, десятилетиями, у нас это превратилось в привычку — жить в непрерывной катастрофе, наслаждаться позором, и именно эта привычка неразрывно связывала нас друг с другом. Ради чего? Возможно, ради детей. Но с сегодняшнего утра я больше не уверена в этом, я чувствую, что даже они мне безразличны. Теперь, когда мне скоро восемьдесят, я могу сказать, что мне в моей жизни не нравится ничего. Не нравишься ты, не нравятся они, не нравлюсь я сама. Возможно, именно поэтому я так сильно рассердилась на себя, когда ты ушел. Я почувствовала себя дурой, потому что не сумела уйти первой. И я жаждала твоего возвращения только ради того, чтобы можно было объявить: а теперь я ухожу от тебя. И надо же: я все еще здесь. Как только попытаешься описать ситуацию ясно и четко, сразу замечаешь: если у тебя это получилось, значит, ты все упростила».