Тайный искуситель - Тина Сент-Джон

— П-простите, — пролепетала она, запоздало отводя взгляд. — Я не знала, что купальня занята.

— Стоило спросить, — ответил он, и голос выдал то же напряжение, которое сковало его тело. Себастьян наблюдал, как румянец поднимается над краем ее вуали.

— Приношу свои извинения за то, что помешала, милорд. Прошу вас простить меня.

Она развернулась, чтобы уйти. Он должен был отпустить ее.

Но вместо этого он сказал:

— Вы рано поднялись, Захира. Едва рассвело. Разве ночное одиночество не принесло вам мира?

Она остановилась и повернулась к нему лицом. Легкие тени под ее немигающими чудесными глазами говорили о том, что ее ночной сон был не лучше, чем у него. Но несмотря на это, она склонила голову, кивая ему в ответ.

— Принесло, милорд. Я встала рано, поскольку сегодня Шаббат. И мне нужно многое успеть до сегодняшней дневной джумы.

Ее упоминание о сегодняшней молитве в мечети заставило Себастьяна вскинуть брови. Ночной кошмар все еще не поблек в его сознании, и ему не хотелось беспокоиться о Захире, когда придется заниматься воротами города. Он покачал головой, обозначив отказ.

— Джуме придется подождать следующего раза, миледи.

— Что значит «придется подождать»?

Он не мог понять, злится она или испугана. Возможно, и то, и другое.

— Сегодня я буду занят в городе с моими людьми, — объяснил он. — У меня не будет времени отвести вас в мечеть.

— Но, милорд! — Она шагнула к нему, нахмурившись. — Я не просила вас об эскорте… И мне он не нужен.

Его тяжелый взгляд не дрогнул.

— Таково мое требование, Захира.

— Христиан не допускают в мусульманскую святыню, — сообщила она ему, и выверенный смиренный тон ее голоса скользнул на грань вызова. Ее полотенце и ведерко стояли забытые на ближайшем возвышении, а сама она шагала к нему, как разъяренная тигрица, совершенно ясно давая понять, что не позволит загнать себя в угол.

— Даже если вы решите явиться, милорд, вам запретят входить в саму мечеть. Я уверена, вы не хотите запрещать мне соблюдение ритуалов моей веры.

— Вас поручили мне, и вы под моей защитой. Так что, пока вы здесь, будете делать, что я скажу. Таков наш уговор.

Она резко выдохнула, сверкнув глазами, сияющими от злости.

— Ни у одного франка нет права командовать мной.

— У меня есть, — ответил он. — И я прошу вас помнить об этом, если не желаете, конечно, найти другое убежище. Вы можете соблюдать Шаббат любым удобным вам способом, миледи. Но лишь в границах этого дворца.

Она фыркнула.

— Вы говорили, что здесь я не буду пленницей. И что не будете ничего от меня требовать.

— Я и не требую, — спокойно ответил он, что было непросто, когда она стояла на расстоянии вытянутой руки, ее глаза сияли от злости, а упругие груди натягивали ткань туники при каждом ее раздраженном вдохе.

— Вы, франки, — обвиняющим тоном сказала она, — вы признаете лишь собственные желания. И каждое ваше слово — ложь.

Этим она наконец исчерпала его терпение. Теперь он двинулся к ней, преодолел последние отделявшие их дюймы. Нависая над ней, он накрыл ее своей тенью.

— Не будь я человеком слова, как думаешь, позволил бы я тебе выгнать меня из твоей комнаты вчера ночью?

Она едва слышно ахнула и застыла совершенно неподвижно. Он видел, что теперь она в нем не уверена, не знает, чего от него ждать, и наверняка ошарашена тем, что оказалась почти прижата к его обнаженному телу. Он видел ее смятение, внезапное осознание их положения и склонился к ней, придвигаясь еще ближе, так, чтобы разглядеть быстрый пульс на ее шее над воротником туники. Ему хотелось прикоснуться к ней. Помилуй Господи, ему хотелось куда большего, чем просто прикосновение.

— Как думаете, миледи, ушел бы я вчера, больше всего на свете желая заполучить вас в свою постель, сходя с ума от мысли о вас с первого мига первой нашей встречи?

Она смотрела на него, пораженная, ошеломленная, не способная говорить. Ее прозрачная вуаль затрепетала от легкого неслышного выдоха.

— Будь я неразумным грубияном, которым ты, судя по всему, меня считаешь, стояла бы ты здесь, называя меня лжецом и чудовищем, в то время как мне потребуется всего секунда, чтобы тебя схватить? — И он подтвердил свои слова, поймав ее за запястье и подтянув ее к себе. Захира вскрикнула, напряглась в его руках, но не пыталась отстраниться. — Скажи, Захира. Будь я таким, как ты меня посчитала, могла бы ты ожидать безопасности от лоскута шелка, реши я попробовать на вкус твои прелестные губы, которые всегда готовы меня оскорбить?

Он отпустил бы ее, сделай она хоть малейшую попытку освободиться. Если бы она хотя бы вздрогнула, когда он опустил свободную руку между ними, он заставил бы себя отстраниться. Но она лишь слегка задрожала, когда он проник рукой под ее вуаль и позволил кончикам пальцев погладить нежную кожу ее щеки. Он подхватил ее под подбородок, провел рукой по ее шее, к затылку и привлек девушку к себе.

Она была мягче, намного мягче скрывавшего ее шелка. Он наслаждался ощущением ее рядом, теплом ее тела, ароматом ее кожи. Такая женственная, такая красивая. Он хотел увидеть ее без покровов.

Высоко у ее скулы было место, где вуаль пристегивалась к шелковой куфии, закрывавшей голову. Он нашел петельку, державшую вуаль на месте, и осторожно снял ее с крючка. Шелк заструился по ее лицу и стек к другому плечу. Себастьян легким, хотя и нетерпеливым, движением руки снял ее головной убор, открывая ее темные волосы.

Они были блестящими и пышными и свободной копной рассыпались по ее спине. Он позволил себе поразмышлять о том, какой же длины они окажутся и каким будет ощущение от этих волос, скользящих по его коже, когда Захира окажется обнаженной в его объятиях. О том, как они будут выглядеть, рассыпавшись по ее плечам, когда она начнет содрогаться от спазмов блаженства, которое он ей доставит. Его достоинство напряглось от одних мыслей об этом.

— Словно рай, — прошептал он, собирая в горсть ее вороные пряди, перебрасывая их ей за плечо и прикасаясь затем к ее щеке.

Ее глаза с пушистыми ресницами потемнели от ртутного серебра до темной стали. Румянец, невинный и чистый, покрыл ее щеки.

— Пожалуйста, — прошептала она, касаясь губами подушечки его пальца.

Она качала головой, слишком слабо, чтобы это можно было счесть сопротивлением, но он не думал, что сможет остановиться, даже если бы это было правдой. Он приподнял ее подбородок, склонился и накрыл ее губы своими.

И в миг соприкосновения она напряглась, стала неподатливой, как копье. А затем медленно, в искренней неумелой попытке, как олененок, делающий первые шаги, она открылась ему. Рука, которую он удерживал за запястье, выскользнула на свободу и нашла его голое плечо. Ее прикосновение было легким, неуверенным, как и ее поцелуй. Она чуть слышно всхлипнула, когда он привлек ее ближе, поймал ее пухлую нижнюю губу и нежно ее засосал, поддразнивая языком.