Приятель - Дэвид МакГроги

Мне было видно, как она бросила взгляд на соседнюю витрину и ответила:

– Ну да, целая тонна, наверное. Такие сейчас у всех детишек.

– Здорово! – воскликнул я. – А когда вы закрываетесь?

– Уже закрылись. Открываемся завтра в девять.

Нервничая, я пошел ва-банк.

– Послушайте, я стою прямо здесь, за дверью. А дома меня ждет шестилетняя малышка, которой очень нужно сегодня же вечером получить набор браслетиков. Можете вы оказать мне любезность и продать один пакетик? Обещаю – мне хватит одной минуты, чтобы зайти, купить и уйти.

Она неуверенно помолчала. Что ж, колеблется – это уже хорошо. Долгий опыт работы в качестве репортера, обозревателя и редактора научил меня правильно обращаться с колеблющимися людьми, то есть я не был новичком в деле превращения колеблющегося субъекта в моего горячего сторонника. Через окно я видел, как она повернулась к женщине постарше, указала рукой в мою сторону и что-то сказала. Они разом стали вглядываться в окно, пытаясь увидеть меня, поэтому я глуповато и несмело помахал рукой, стараясь выглядеть как можно более доброжелательным и ненавязчивым – таким, какого вы согласились бы впустить в свой магазин после закрытия, не опасаясь, что он вас свяжет, заткнет рот кляпом, а потом вынесет из магазина все поваренные книги, тетрадки и статуэтки.

– У нас не осталось сдачи, – снова раздался голос в телефоне. – Касса уже заперта.

– У меня есть мелкие деньги, – поспешно сказал я. Уже после этого постарался вспомнить, какие купюры у меня остались, и меньше двадцаток ничего не вспомнил, но это была невысокая цена за ожидавшую меня награду.

Последовало молчание. Продавщица снова переглянулась с кассиршей.

– Я быстренько, – повторил я просительно, даже умоляюще.

Я наблюдал, как они спорят между собой: старшая смотрела на младшую поверх очков, молодая что-то горячо говорила, потом старшая пожала плечами, а молодая закивала головой. У нас в Бостоне есть такие рестораны, где с удовольствием разожгут плиту, чтобы накормить меня одного, если уж я заглянул к ним после закрытия, тут же мне приходилось целиком полагаться на милость двух продавщиц, которые сейчас держали в руках всю мою оставшуюся жизнь.

Наконец девушка сделала шажок в моем направлении. Я нажал «отбой», спрятал телефон и смотрел, как она достает ключи из кармана длинного свитера. Девушка отворила дверь, и мне показалось, что ангелы с небес хором грянули «Аллилуйя!» Я вошел, рассыпался в благодарностях, а продавщица сказала:

– Вон они, там. – В ее голосе слышалось не столько сочувствие, сколько симпатия. Полная победа.

Вы не поверите, как мало браслетов «силли бэндз» можно купить на двадцать долларов, но это не имеет значения. Вернувшись в машину, я почувствовал, что весь вспотел, хотя стоял прохладный осенний вечер. Подъезжая к дому, я подумал, что к тому моменту Каролина вполне могла потерять к браслетикам всякий интерес, как часто бывает у детей.

Но когда я выложил покупки на кухонный стол, она с жадностью стала рыться в пакете и пронзительно завизжала, рассмотрев все.

– Аби, они в форме зверушек! – завопила Каролина.

Пэм улыбнулась мне своей ласковой улыбкой и качнула длинным хвостом светлых волос.

– Ты просто молодчина, – сказала она и добавила: – Надеюсь, я не слишком напрягла тебя.

Да нет, я не напрягался. Разве это те хлопоты, о которых стоит говорить?

В течение первых недель жизни курицы, появление которой вызвало такой переполох, я знал ее только по взволнованным рассказам – какая она красивая и замечательная – и по фотографиям, которые не уставали делать девочки. Жил этот цыпленок у их отца. Пэм с детишками пока снимали домик, а я жил у себя в Бостоне, но вскоре все должно было измениться.

Не стану спорить: курочка действительно выглядела симпатичной, как и большинство цыплят, но так же привлекательны обычно и крольчата, и щенята, и котята. На фото я видел пушистый желтенький комочек, на головенке топорщились махонькие перышки, а клюв чем-то напоминал человеческие губы.

– Ой, она та-а-ка-ая хо-о-оро-о-о-шенькая! – повторяла без устали Абигейл, а Каролина охотно вторила сестре.

Потом, однажды вечером, ничем иным не примечательным, шерсть на загривке у меня все-таки приподнялась – правда, пока лишь чуть-чуть. Так, легкое шевеление, указывающее на то, что могут произойти какие-то события, которые, возможно, не очень мне понравятся. День был рабочий, Абигейл говорила по телефону с отцом, как и всегда перед сном. И тут я услышал, как она спрашивает:

– Как там Цыпа?

– А кто такая Цыпа? – поинтересовался я, когда она повесила трубку.

– Мой цыпленок, – ответила она, как будто это было само собой разумеющимся.

Итак, у цыпленка появилось имя.

– Хорошее имя, – сказал я немного рассеянно. Честно говоря, в последнее время я часто был рассеянным. Все силы по-прежнему уходили на «Глоуб», которой в ближайшем будущем предстояли суровые сокращения расходов. Я думал о тех, кого волей-неволей придется увольнять, о том, что могу и сам в итоге остаться без работы. Значит, вставал другой вопрос: что еще я умею делать и чем мне следует заняться? Не раз и не два я задумывался о том, насколько лучше было бы работать в промышленности – она-то как раз процветала. Единственным препятствием здесь был тот факт, что я люблю свое дело, которым занимался всю жизнь, и ничем другим заниматься не хочу. Помню, когда я ходил в пятый класс школы в городке Уэймут, мы организовали свое правительство. Кто хотел стать президентом, кто сенатором, а я начал выпускать свою газету и критиковал в ней всех кандидатов. Тогда я был наверху блаженства. Потом – и в старших классах, и в колледже – я мечтал только об одном: писать статьи в газету. Когда окончил школу, моей самой заветной мечтой стало получить работу в «Бостон глоуб». Когда же в возрасте двадцати шести лет я такую работу получил, она оказалась даже лучше, чем я мог себе представить. Я вдоль и поперек объездил Соединенные Штаты и весь мир, знакомился с сенаторами, президентами и премьер-министрами, сумел заставить одного конгрессмена уйти в отставку, а газета добилась того, что некоторые видные политики попали под суд. У читателей я пользовался успехом и слыл человеком умным, здравомыслящим и любящим свой город. Всем этим я занимался уже больше двадцати лет и хотел продолжать. А теперь выискались люди, которые жаждали закрыть газету и лишить меня всего.

Вот о чем были мои основные мысли, а оставшиеся крохи уходили на то, чтобы обдумывать неизбежное переселение из Бостона в пригород и прикидывать, какой именно дом нам с Памелой нужно купить. Тот, который Пэм снимала сейчас, был чересчур мал, к тому же слишком стар – в нем то и дело что-нибудь ломалось, а я понятия не имею, как это все нужно чинить. А тут мы еще оказались в тисках экономического кризиса. Доходы и сбережения у всех были в плачевном состоянии, и я в этом отношении не отличался от других. Страх душил все надежды, а рынок недвижимости являл собой жалкое зрелище.