Приятель - Дэвид МакГроги

Сколько ни старайся, невозможно забыть, как ты в первый раз услышал голос петуха, прямо у тебя под окнами возвещающего о рассвете нового дня.

Когда это случилось со мной, я мигом пробудился – в чужой кровати, в незнакомой мне комнате, в доме, где никогда прежде не бывал. Окна были совершенно не там, где я привык их лицезреть, а за этими самыми окнами робкое предвестие утра позволяло разглядеть не виденные мною до этого деревья.

Я нажал на кнопку незнакомого будильника, потом треснул по ней кулаком и наконец понял, что звук исходит не оттуда. Точно, разбудивший меня шум раздавался где-то вдалеке, не в комнате.

– Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку-у-у!!

Звук приближался, нарастал, становился резче.

– Чтоб тебя! – Это недоброе пожелание заставило меня кувыркнуться на другой бок, и тогда я увидел, кто его произнес: рядом со мной в постели беспокойно задвигалась чья-то фигура. Женщина, чей голос был еще хриплым со сна. Она сбросила с себя толстое ватное одеяло и проворно устремилась куда-то.

В полумраке я смутно разглядел, что мелькнувшая передо мной загадочная фигура одета в синие шаровары, какие носят хирурги в операционных, и желтую фуфайку. Эй, погодите-ка! Никакая это не загадочная блондинка – это же Пэм, на которой я вот-вот женюсь. Только что она здесь-то делает? В сумеречном свете я увидел, как она замешкалась на минуту, явно собирая свои вещи, а потом скользнула к двери, распахнула ее и исчезла.

– Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку-у-у!!

Я взглянул на будильник, стоявший на тумбочке у кровати: без пяти пять утра. В голове постепенно прояснялось, замелькали воспоминания, разрозненные картинки стали складываться воедино. Я же накануне въехал сюда! Ну да, так и есть – именно въехал, и не просто так. Я покинул свой любимый Бостон, где последние двадцать два года жил, редко отлучаясь куда-либо надолго. Покинул город и перебрался в далекие края, называемые пригородом, где на каждом шагу зелень. Расстался с почтенным кирпичным городским домом, простоявшим уже сто пятьдесят лет, полным очарования, обладавшим своим собственным характером, – и перебрался в бестолковый новенький дом в пригороде. Вокруг здания была еще такая травяная штуковина – как мне сказали, называется она «лужайка». Я отказался от жизни свободной и независимой (тогда единственной домашней обязанностью, да и то с натяжкой, можно было считать заботу о золотистом ретривере, который, впрочем, никогда не претендовал на что-то особенное) и стал жить вместе с Пэм, двумя ее дочками, двумя их кроликами и псиной по кличке Уолтер. Причем жить в новом доме, который со вчерашнего дня, кажется, наполовину принадлежал мне.

– Ку-ка-ре-ку-у-у-у!!!

Ой, как же это я про петуха-то забыл? Его же еще прозвали моим «персональным будильником». Это он, Цыпа, вопил сейчас за окном, Цыпа будил меня, Цыпа в своей неповторимой манере извещал весь свет о том, что у меня теперь началась совершенно новая жизнь. Как и я, он провел первую ночь здесь, только спал не в самом доме, а в своем личном особнячке, который по специальному заказу Пэм построили во дворе, у торца дома, и который стоил бешеных денег – с высокими двойными дверями из кедровых досок, с толстыми стенами, снабженными тепло-и звукоизоляцией, с тесовой крышей и полочкой, служившей петуху насестом. Там еще не успели вставить стекла в окна, чем и объяснялись пронзительные вопли, разбудившие нас на заре. Цыпа проснулся, заслышав звуки, которые заставили его заподозрить, что к дому подкрадываются хищники, и издал устрашающий боевой клич, явно пробудивший всю улицу. С добрым утром, дорогие соседи!

Я услышал на первом этаже довольное кудахтанье успокоившегося петушка – несомненно, Пэм несла его на руках. На мгновение меня объял страх – а что, если она несет его прямо к нам в постель? – но тут послышался стук двери, ведущей в подвал, шаги, потом все стихло. Еще минута – и в комнате стало светлее, а Пэм скользнула под одеяло рядом со мной.

– Бедняжка, такой напуганный и растерянный, – сонным голосом пробормотала она.

– Ничего, сейчас пройдет, – отозвался я.

– Да нет же, я про Цыпу говорю.

Пэм снова мирно уснула, а я лежал с открытыми глазами и раздумывал над тем, как мне придется устраиваться. Я говорю не о беспокойной, шумной жизни в окружении множества людей; не о внезапных драматических коллизиях, поджидающих меня в самых спокойных (на первый взгляд) уголках дома; не о той бесконечной какофонии звуков, которую создают две девочки, две собаки и один петух; не о долгих поездках из дому на работу; не о соседе, который неизбежно будет высовываться из-за забора и советовать мне, когда нужно считать гамбургеры достаточно подрумянившимися; даже не о том, что до ближайшей кофейни мне теперь надо идти вдоль оживленного шоссе, в самый конец длинного одноэтажного торгового центра с обширной парковкой. Нет, я говорю всего лишь о том, как мне вставать, собираться, выходить из дому. В закончившейся вчера прежней жизни я спокойно гулял со своим ретривером по дорожкам тихого парка, который зовется Эспланадой, – он протянулся вдоль берега реки Чарльз, текущей через Бостон. Когда идешь, по одну руку течет река, на удивление чистая и прозрачная. По другую руку вздымаются многоэтажные громады района Бэк-Бэй[1]. Мы делали крюк и проходили через городской парк, где прогулочные лодки, стилизованные под лебедей, ожидали пассажиров, желающих покататься по озеру, а клумбы с веселенькими разноцветными тюльпанами навевали мечты о грядущих переменах к лучшему. Неспешно проходили по Ньюбери-стрит, мимо еще не открывшихся магазинов и бутиков, и мой пес радостно ловил брызги из шлангов: множество торговцев поливали участки тротуара перед своими магазинами. Останавливались у кафе, где симпатичная продавщица, всегда радостно меня встречавшая, уже хорошо изучила мои вкусы. Входя, я кланялся ей, она отвечала приветливым кивком, начинала хлопотать, а потом я сидел и читал газету, а пес лениво нежился на солнышке.

Теперь же я ограничен пределами своего двора, а до «Данкин донатс»[2]нужно добираться на машине. Мало того, у меня в доме еще имеется восьмилетнее существо по имени Каролина, которое минувшим летом научилось у старшего двоюродного брата открывать любые замки обыкновенной шпилькой для волос. Это получалось у нее просто замечательно, в результате чего я стал принимать душ необычайно быстро, все время кося при этом глазом на дверь.

– Мама! Мама! Мама!

Обе девочки как раз в эту минуту вихрем ворвались в спальню, совершили великолепный синхронный прыжок и приземлились на кровати между мною и Пэм, причем старшая, Абигейл, устроилась на мне, окинула меня сверху критическим взглядом и озвучила свой приговор:

– У тебя волосы торчат как попало!