Прощай, Золотой лев! - Сьюзан Элоиза Хинтон

помнил, сколько всего она натворила, и сравнивал ее с Кэти, и видеть ее не мог. Я разрешил ей обнять меня и залезть рукой мне за шиворот рубашки только потому, что Марк мне подмигнул.

– Анджел, хочешь прокатиться? – спросил Марк.  – Вы с Брайоном обсудите старые добрые времена, а я тебе еще выпивки раздобуду.

– Конечно.

Анджела всегда была падка на бесплатную выпивку. Я поверить не мог, что она рада меня видеть.

Мы ехали, Анджела рассказывала нам о своих проблемах: у мужа нет работы, оба брата в тюрьме, ее старик не просыхает, а свекор любит шлепнуть ее по заднице. Раньше семья Анджелы казалась мне самой обычной: они особо ничем не отличались от других семей в нашем районе. Но теперь, после того как я познакомился с домашними Кэти, небогатыми, а по правде говоря, просто-таки бедными людьми, которые несмотря ни на что заботились друг о друге и старались вести себя достойно, меня просто затошнило от картин, которые рисовала Анджела. Я еле-еле терпел ее хватку (она вцепилась мне в руку).

По просьбе Марка я припарковался возле магазина, торговавшего спиртным. Марк вылез из машины и исчез – отправился искать, кто бы купил нам выпить. В нашем штате спиртное продают только с двадцати одного года, так что нам всегда его покупали старшие, обычно чьи-нибудь старшие братья. Если их не оказывалось рядом, около магазина всегда ошивался какой-нибудь забулдыга, готовый купить тебе всё что хочешь, если дать ему немного мелочи. Я сидел в машине и разговаривал с Анджелой, которая уже вовсю рыдала. Я впервые видел, как она плачет: она была тот еще крепкий орешек. Ее тушь запачкала мне всю рубашку, но по-настоящему жутко мне было от того, как она стекала по ее лицу черными бороздами. Она будто смотрела на меня из-за решетки.

Марк запрыгнул обратно в машину, он принес рома. Мы заехали в магазин за упаковкой газировки и отправились к озеру. Для купания было слишком холодно, но съездить на озеро всегда хорошо. Их, в смысле озер, тут целая куча.

– Мне так плохо,  – говорила Анджела.  – Я просто больше не могу. Мерзко так жить, и сама я мерзкая, и все вокруг. И дома мне тошно, и в школе, и везде. Я всегда думала, что уж я-то могу получить что захочу. Да, блин, что хочу, а все остальные пусть катятся куда подальше. Но нет, так не получается, Брайон. Я тоже качусь куда-то вместе со всеми. Уже скатилась.

Утром она соберется и будет как всегда – Анджела-кремень. Но в тот день она была усталая и пьяная.

Она вырубилась у меня на плече. Мы остановились на узкой грунтовой дороге, в лесах вокруг озера таких миллион. Марк вздохнул.

– Я уж думал, она никогда не заткнется. Терпеть не могу, когда крутые девчонки вот так вот расклеиваются. Это уничтожает мою веру в человечество.

– Ты-то сам никогда не расклеишься, а?

– Никогда.

Марк достал из кармана ножницы.

– Прихватил в магазине.

Он потянулся к Анджеле и принялся отрезать прядь за прядью ее прекрасные длинные иссиня-черные волосы – совсем коротко, прямо у корней.

Я остолбенел.

– Ты хочешь всё отрезать?

– Ага. Это она подослала того парня к Кертису, это из-за нее меня так отделали. А могли бы и убить.

– Это правда,  – сказал я. Вся моя ненависть к Анджеле, к ее брату Кудряхе, ко всему, что она для меня значила, вдруг нахлынула с новой силой. Я сидел и смотрел, как Марк отрезает Анджеле волосы. Закончив, он аккуратно связал их вместе. Он отрезал около двух футов [13], и всё же, даже без волос и с подтеками косметики по всему лицу, Анджела была просто красавица. Она всегда остается красавицей. Только счастья ей это не принесло.

Мы вернулись домой около трех и прикончили оставшийся ром. Анджелу вместе с пучком отрезанных волос мы выкинули из машины во дворе ее дома; она даже не проснулась. Я подумал, что она вряд ли вспомнит, как села к нам в машину, но подружки наверняка ей напомнят. Она поймет, кто откромсал ей волосы.

И всё же она не будет ничего предпринимать. Одно я точно знал про Анджелу – она гордая. Она скажет, что пошла в парикмахерскую и постриглась там. Так и скажет: «Надоели они мне, путаются и жарко всё время». Правду она не расскажет никогда.

По дороге от дома Анджелы к нам я расплакался, так что вести пришлось Марку. Бывает, ром странно на меня действует. Когда мы приехали, я всё еще плакал. Мы сели на крыльцо, Марк похлопывал меня по плечу и приговаривал: «Эй, чувак, спокойно, всё будет хорошо».

Наконец я успокоился. Я сидел, шмыгал носом и вытирал глаза рукавом рубашки. Ночь стояла тихая.

– Я подумал…

– Чего? – сказал Марк тем же мягким заботливым тоном.  – Что ты подумал, Брайон?

– Про того парня, Майка. Помнишь, мы с ним пару раз поболтали в больнице.

– Да, помню. Его избили, когда он попытался помочь черной девчонке.

– Почему так всегда происходит? Только на секунду расслабишься – и всё, получай! Полюбил кого-то, захотел помочь – и на тебе. Почему всегда так?

– И правда. Я никогда не думал об этом, потому что со мной никогда ничего плохого не случалось.

Я посмотрел на него. Это с ним-то ничего плохого не случалось? Его родители поубивали друг друга в пьяной драке у него на глазах, когда ему было девять. Его арестовали за кражу машины. Он видел, как убили Чарли. Его самого чуть не прикончил какой-то придурок, которого он раньше никогда не видел.

Ничего плохого с ним не случалось? А потом я понял, что он имеет в виду. Всё это не оставило на нем следов, потому что он был лев, не такой, как другие люди. Прекрасный Марк, на всех ему было плевать. Кроме меня.

Я вдруг понял, почему он всем так нравился, почему все хотели с ним дружить. Кто не мечтал о ручном льве, который встанет между тобой и миром? Золотой опасный Марк.

– Ты мой лучший друг,  – сказал я, еще не совсем протрезвев.  – Ты мне как брат.

– Я знаю, парень,  – сказал он, снова похлопав меня по плечу.  – Спокойно, только не начинай снова реветь.

– Как бы я хотел знать, где сейчас Эмэндэмс,  – сказал я, и слезы снова покатились по щекам против моей воли.  – Мне он нравится, глупый малыш. Вот бы узнать, что с ним.

– С