Кальдур Живой Доспех - Рост Толбери

Кальдур не стал смотреть. Отвернулся. Но слышал между гулкими ударами своего сердца. По три аккуратных удара на конец ребра. Жутко выверенных, осторожных, но достаточно сильных.

— О Госпожа, — взмолилась Анижа. — её кости, как труха. Пожалуйста, помоги мне, направь меня своим Светом, не дай моим рукам дрогнуть и сделай так, чтобы она пережила этот день.

Больше Кальдур ничего не услышал. Только шум в ушах и отчаянный галоп своего сердца. Перед его глазами начало темнеть, ноги стали ватными, шея покосилась.

— …шешь … ё, — услышал он бессмысленные обрывки слов.

Он посмотрел.

Розари не дышала. Её открытые глаза замерли и смотрели куда-то в бок, рот был приоткрыт, изжёванный кусочек кожи торчал наружу. Под её рёбрами зияла дыра, из которой текла кровь и виднёлась перемешанное нутро. Кальдура вырвало.

Он вытер рот и непонимающе уставился на тело. Потом на Анижу, сидящую на коленях и шипящую от боли и сжимающую свою правую руку.

— Можешь отпустить её, — выдавила она. — Я достала.

— Она что? Умерла? — потрясённо спросил Кальдур, Анижа не ответила, сложилась пополам, стискивая ладонь.

— Розари… — прошептал Кальдур, нашёл её руку и сжал. — Не оставляй нас. Давай же. Ты сильная. Ну, девочка.

Её рука была уже холодной. Не успела, остынь, но уже была чудовищно холодной в сравнении с рукой живого человека. Кальдур всхлипнул, и сжался весь, как от удара кнутом. В его спине, что-то шевелилось и негодовало, рвалось наружу, задыхалось от ярости.

И оттуда же он почувствовал тепло.

Необъяснимое и выходящее за рамки всего, что он чувствовал до этого. Словно рассветное солнце, первое, яркое и жаркое, в последний день зимы, оно прошло от его спины, к сердцу и остановилось на кончиках его пальцев и в ладони.

Розари дёрнулась и вырвалась.

Хрипло вздохнула, её нутро пошевелилось, она сжалась в клубок. Как же ей хотелось закричать от боли и агонии, но она была способна только на слезы. Лоскуты кожи на дугообразной ране сошлись, послышался хруст ребёр, встающих на место, Розари замычала, и Кальдуру показалось, что он слышит её немую молитву, о том, чтобы потерять сознание. На её изувеченное болью лицо было жалко смотреть, но он смотрел. Снова нашёл её руку и сжал.

— Сейчас, девочка, — Кальдур едва унял дрожь в голосе и стиснул её руку. — Сейчас.

Ночью Кальдур просыпался несколько раз. Тяжело было спать, слыша как рёбра Розари срастаются и похрустывают внутри, как она беспокойно постанывает, и как ходят от напряжения её зубы во сне.

Сон не шёл и к Дукану, он вставал, подкладывал в огонь пару дровишек, сидел и наблюдал, как они тлеют, затем надолго выходил в ночной лес и возвращался пахнувший ароматным дымом. Под утро достал откуда-то бурдюк с вином, задрал Розари голову, заставил глотать, напоил почти до бессознательного состояния и оставил спать. Посмотрел на Кальдура, как на врага и сам допил остатки.

Сутки они проспали или провалялись, отвлекаясь лишь на заготовку дров и приготовление скудной пищи.

Видимые следы от мясницкого разреза, через который Анижа забралась в её нутро, исчезли на третий день. Рана, которую проделал наконечник чёрной стрелы, зарастала куда медленнее, словно нехотя, её приходилось обрабатывать и перевязывать раз в несколько часов. Но Розари стало существенно лучше: жар и испарина покинули её, пятна румянца сменили мертвенную бледность, её зрачки больше не были расширенными, она задышала ровнее, без хрипов, губы стали красными и перестали трескаться и кровоточить.

— Идёт на поправку, — не без удовольствия заметил Кальдур. — Исцеляется как надо.

Дукан поднял на него глаза на секунду и тут же вернулся к рубке сучков на упавшем недалеко от их лагеря дереве. Маленький топор прыгал и летал туда-сюда, дерево пружинило и упрямилось, а Кальдуру, ждавшему груз топлива для костра было невыносимо скучно.

— Значит, мастер Лотрак, да?

Дукан остановился от неожиданного вопроса, посмотрел на него прищурившись и снова вернулся к работе. Он был удивительно молчаливым с тех пор, как они подлатали Розари.

— За много лет нашего с ним знакомства, старик, я услышал от мастера штуки три замечания и еще столько же коротких лекций. Он был таким же немногословным, как ты сейчас. А ты, какой-то хрен с дороги, сыплешь его именем и откровениями о кайрам направо и налево. Как-то это подозрительно.

— Ха! — гаркнул Дукан, промахнулся топором, и коротко усмехнулся, будто услышал хорошую шутку. — Подозрительно!

— Как ты заставил мастера говорить? Пытал его что ли? — спросил Кальдур, пытаясь предать своего вопросу интонации шутки.

Дукан воткнул топорик в ствол дерева и растёр руки.

— Не пришлось. С тобой он не говорил потому что ты тугоумный. Чего с тебя взять? А мне он успел рассказать столько, что я и десятой доли не запомнил. Так уже вышло, пацан.

— На кой чёрт?

— Ну как это? — Дукан посмотрел на него как на дурака. — Чтоб я позаботился о девчонке. Она совсем одна осталась. Никто бы её не понял. А так со мной поговорить можно, совет спросить. Знаешь, я теперь жалею, что первые наши разговоры я слушал его в пол уха, и за то, что заклеймил сумасшедшим. Долго до меня доходило, что этот человек ближе всех стоял к Госпоже и очень долго касался Её света. Он отличается от нас с тобой. Праведный. Это не фанатичная праведность или вера. Это осознанный выбор, который пропитал человека насквозь. Будь у нас такой правитель и хотя бы сотня офицеров — наша армия бы переломила хребет Морокай без всяких фокусов и Избранных. А потом бы мы сами построили Небесный Дворец, только из всего Эррезира. Рядом с ним я поверил, что даже один человек может что-то изменить. Жаль только во мне нет столько духа, сколько было у него.

— Мастер Лотрак знал, что не вернётся?

— Думаю да. Может даже успел пожалеть, что дал вам так мало. Но я бы на его месте поступил так же. Вы солдаты. Меньше знаешь — меньше сомневаешься.

* * *

Ещё через день Розари уже могла сидеть, а уже ночью пробовала встать — не могла ходить под себя и попросилась сопроводить её в туалет и сменить одежду. Поднялась сама, сама шла, пускай и опираясь на Дукана. Это был хороший знак. Она выкарабкалась.

Молчала почти всё время. Была сосредоточена, немного зла, не смотрела на них почти, только иногда, украдкой и тут же отводила взгляд. На третий день начала есть. Впихивала еды и воды в себя столько, сколько давали. С двенадцатичасовой охоты усталый Дукан притащил ей подстреленную тушу молодой косули. Пока её готовили, она присела рядом, срезала с её ног обрезки кожи и мяса и пихала себе в рот, жевала, почти не останавливаясь.

Она чувствовала в своём животе ненасытную воронку. Чувство голода не было острым, насколько он помнил по своей истории, во всяком случае. Скорее было чем-то холодным и тягучим, постоянно переливающимся внутри, с этим можно было жить, это можно было терпеть, но не хотелось. Организму нужны были силы после таких испытаний. Кальдур знал, как это бывает.