Путешествие внутрь страха - Эрик Эмблер

— И вы с ним согласны? То есть не с тем, что я — потенциальный убийца. С тем, почему люди такие, какие есть.

— Я не спорю и не соглашаюсь. Мне все равно. Для меня некоторые люди — хорошие, некоторые — хорошие только иногда, некоторые — совсем нехорошие. — Она взглянула на него искоса. — Вы иногда хороший.

— А о себе вы как думаете?

Жозетта улыбнулась:

— Я? Ну, я тоже иногда хорошая. Когда ко мне относятся хорошо — я просто ангел. Хозе считает себя умней всех на свете, — добавила она.

— Охотно верю.

— Вам он не нравится. Ничего удивительного. Хозе нравится только старухам.

— А вам?

— Он мой партнер. У нас все по-деловому.

— Да, вы уже говорили. Но нравится ли он вам?

— Иногда он меня смешит. Говорит забавные вещи о людях. Помните Сергея? Хозе как-то выразился, что тот готов красть солому из материнской конуры. Я тогда так смеялась.

— Еще бы. Выпьете со мной?

Жозетта взглянула на серебряные наручные часики и согласилась.

Они спустились. Один из корабельных офицеров прислонился к стене возле бара и, держа кружку пива, разговаривал со стюардом. Когда Грэхем заказывал напитки, офицер обратил внимание на Жозетту и заговорил с ней по-итальянски. Он явно привык к успеху у дам; его темные глаза не отрывались от ее глаз ни на мгновение. Грэхем пил и лениво прислушивался к беседе, которую не понимал; на него не обращали внимания, и его это устраивало. Только когда прозвенел гонг, зовущий к обеду и в салон вошел Халлер, Грэхем вспомнил, что так и не поменял свое место за столом.

Немец дружелюбно кивнул Грэхему и сел рядом:

— Я сегодня не рассчитывал на вашу компанию.

— Совсем забыл договориться со стюардом. Если вы…

— Нет-нет. Мне очень приятно.

— Как ваша жена?

— Лучше, хотя подняться к еде пока не готова. Но мы погуляли утром. Я показывал ей море. Этим путем Ксеркс вел когда-то свой могучий флот — чтобы быть разбитым при Саламине. Тогда для персов та громада на горизонте была страной Фемистокла, страной марафонских бойцов из Аттики. Можете списать на мою немецкую сентиментальность, но я нахожу весьма прискорбным, что теперь это для меня страна Венизелоса и Метаксаса.[36] В молодости я провел несколько лет в Немецком институте в Афинах.

— Вы сойдете на берег днем?

— Думаю, нет. Афины лишь напомнят мне то, что я и так знаю, — что я состарился. Вы знакомы с городом?

— Немного. Саламин знаю лучше.

— Там сейчас, кажется, крупная морская база?

— Да, — ответил Грэхем беззаботным тоном.

Халлер покосился на него и слегка улыбнулся:

— Прошу прощения. Кажется, я уже заговорил неосторожно.

— Я отправлюсь на берег за книгами и сигаретами. Вам что-нибудь купить?

— Вы очень добры, но я ни в чем не нуждаюсь. Вы пойдете один?

— Мистер Куветли — турецкий джентльмен за соседним столиком — попросил меня показать ему Афины. Он раньше здесь не был.

Халлер поднял брови:

— Куветли? Так вот как его зовут. Я разговаривал с ним утром. Он недурно владеет немецким и слегка знаком с Берлином.

— Еще он говорит по-английски и очень хорошо — по-французски. Похоже, он много путешествовал.

Халлер хмыкнул:

— Я бы решил, что турок, который много путешествует, непременно посещал Афины.

— Он торгует табаком. А в Греции есть свои табачные плантации.

— Да, действительно. Об этом я не подумал. Я склонен забывать, что большинство людей ездят в чужие страны не чтобы увидеть, но чтобы продать. Мы беседовали с ним двадцать минут. Он удивительно умеет говорить — и ничего не сказать. Только соглашается с вами да изрекает неоспоримые истины.

— Наверно, потому, что он торговец. Весь мир для него — покупатель, а покупатель всегда прав.

— Он меня занимает. По-моему, слишком уж простоват; не верю я его простоте. Улыбается чуточку слишком глупо, разговаривает чуточку слишком уклончиво. Он рассказывает вам кое-что про себя в первые десять минут знакомства — и больше о себе не говорит. Это любопытно. Обычно человек, начинающий с повествования о себе, тем же и продолжает. Да и кто когда-нибудь слышал о простодушном турецком торговце? Нет. Мне кажется, он усердно добивается, чтобы о нем сложилось определенное мнение. Он сознательно стремится, чтобы его недооценивали.

— Но зачем? Нам же он табак не продает.

— Возможно, как вы предположили, весь мир для него — покупатель. Впрочем, сегодня у вас будет случай прощупать мистера Куветли. — Халлер улыбнулся. — Ведь, насколько я понимаю, вас он тоже интересует. Прошу меня простить. Я плохой путешественник, а странствовать мне приходится часто. Чтобы чем-то заняться, я играю в игру. Сравниваю свои первые впечатления о попутчиках с тем, что удается узнать потом.

— И зарабатываете очко, если оказались правы? А если наоборот — теряете?

— Именно. Как ни странно, от проигрышей я получаю больше удовольствия. Забавы старости, знаете ли.

— И какое же у вас впечатление о сеньоре Галлиндо?

Халлер нахмурился:

— Боюсь, насчет этого джентльмена я огорчительно прав. Он не слишком интересная личность.

— У него есть теория, что все люди — прирожденные убийцы. И он любит цитировать немецкую пословицу: «Человек — это обезьяна, разряженная в бархат».

— Я не удивлен, — последовал язвительный ответ. — Каждый ищет себе оправдания.

— Не слишком ли вы строго его судите?

— Может быть. Вынужден признаться: я нахожу сеньора Галлиндо крайне невоспитанным.

Не успел Грэхем ответить, как вошел сам Хозе; судя по виду, он только встал с кровати. Следом зашли итальянцы — мать и сын. Разговор сделался бессвязным и подчеркнуто вежливым.

В два часа с небольшим «Сестри-Леванте» пришвартовался к новой пристани в северной части гавани Пирея. Пока Грэхем с мистером Куветли ждали, когда бросят сходни, на палубе показались Хозе и Жозетта: они вышли из салона и встали позади. Хозе подозрительно кивнул — словно боялся, что у него сейчас попросят взаймы; Жозетта улыбнулась — терпеливо, как улыбаются другу, пренебрегшему хорошим советом.