Путешествие внутрь страха - Эрик Эмблер

— При чем тут это? Испанцы славятся учтивостью.

— Простите. Я никогда не бывал в Испании. — Он посмотрел на часы: — Уже четверть пятого. Может, нам стоит ехать, как думаете? Я чудесно провел время.

Грэхем устало кивнул. Если Халлер хочет, чтобы мистера Куветли «прощупали», — пусть прощупывает сам. Грэхем же пришел к твердому убеждению, что мистер Куветли — обыкновенный зануда, чья речь звучит немного неестественно лишь потому, что ему приходится говорить на чужих языках.

Мистер Куветли настоял, что за кофе заплатит он и что дорогу назад в гавань он тоже оплатит сам. Без четверти пять они снова взошли на борт.

Час спустя Грэхем стоял на палубе и глядел, как лоцманский катер, пыхтя, удаляется к темнеющему берегу. Матис, облокотившийся о поручни в нескольких футах рядом, повернул голову:

— Ну вот! Еще два дня — и мы в Генуе. Вам понравилась сегодняшняя вылазка, месье?

— Да, спасибо. Было…

Но досказать, что же было на экскурсии, Грэхему не удалось. В нескольких ярдах от них из дверей салона вышел человек — и остановился, щурясь и моргая на садившееся в море солнце.

— Ах да, мы взяли еще одного пассажира, — объяснил Матис. — Он появился, пока вы ездили в Афины. По-моему, грек.

Грэхем не отвечал; он не мог ответить. Он точно знал, что человек, стоящий на палубе в золотистых лучах заходящего солнца, не грек. Знал, что под темно-серым плащом на нем надет мятый коричневый костюм с подложенными плечами, что под мягкой шляпой с высокой тульей, над бледным рыхлым лицом прячутся жидкие курчавые волосы.

И звали этого человека Банат.

Грэхем стоял без движения. По телу пробежала дрожь, словно от резкой вибрации под ногами. Откуда-то издалека доносился голос Матиса:

— Что с вами?

— Мне нехорошо, — откликнулся Грэхем. — Извините, пожалуйста.

Лицо Матиса озарилось сочувствием. «Он думает, что меня сейчас стошнит», — понял Грэхем. Ответа он ждать не стал: развернулся и, не глядя на человека перед входом в салон, прошел к двери на другом конце палубы.

Спустившись в каюту, запер за собой дверь; его трясло. Опустился на койку, постарался взять себя в руки. Нет повода для паники. Наверняка существует выход. Надо только подумать.

Банат как-то выяснил, что Грэхем на «Сестри-Леванте». Вряд ли это было трудно: достаточно навести справки в офисах судоходных и железнодорожных компаний. Потом Банат взял билет в Софию, вышел из поезда на греческой границе и приехал другим поездом через Салоники в Афины.

Грэхем достал из кармана телеграмму Копейкина и уставился на нее. «Все хорошо…» Глупцы! Безмозглые глупцы! Он с самого начала не доверял этой затее с кораблем. Надо было положиться на чутье и требовать, чтобы его отвели к британскому консулу. Если бы не тот самодовольный кретин Хаки… А теперь Грэхем как мышь в мышеловке. Во второй раз Банат не промахнется, нет. Он профессионал. На кону его репутация — не говоря уж о гонораре.

Грэхема охватило странное, смутно знакомое чувство. Оно было как-то связано с запахом антисептиков и свистом закипающего чайника.

Вдруг он вспомнил — и ужаснулся. Это произошло несколько лет назад. На полигоне испытывали экспериментальную четырнадцатидюймовую пушку. Что-то случилось с затворным механизмом, и на втором выстреле пушка взорвалась. Двоих убило на месте, третьего изувечило. Тот, третий, лежал на цементе большим кровавым комком. Только этот комок все время вопил — вопил, пока не прибыли санитары и врач не сделал укол. Звук был тонким и высоким. Как свист чайника. Врач сказал, что человек даже не приходил в сознание, хотя вопил не переставая. Прежде чем инженерам дали обследовать остатки пушки, цемент вымыли раствором лизола. Грэхем тогда не обедал. В полдень пошел дождь. Он…

Грэхем вдруг осознал, что бранится. Слова сыпались без перерыва: бессмысленный поток грязной ругани. Он встал с койки. Нельзя терять голову. Нужно что-то делать, и поскорее. Если бы только удалось сойти с корабля…

Он отворил дверь и вышел в коридор. Сперва надо увидеться с корабельным экономом.

Кабинет эконома располагался на той же палубе. Дверь была распахнута. Эконом — высокий итальянец средних лет — сидел перед пишущей машинкой, без пиджака, с окурком сигары во рту. Перед ним лежали стопкой копии коносаментов, и он перепечатывал с них данные на вставленный в машинку графленый лист.

Грэхем постучал; эконом поднял взгляд занятого человека, которого отрывают от дел.

— Signore?[38]

— Вы говорите по-английски?

— No, signore.[39]

— По-французски?

— Да. Что вам угодно?

— Мне надо срочно увидеться с капитаном.

— По какому поводу, месье?

— Мне крайне необходимо сию же минуту сойти на берег.

Эконом отложил сигару и повернулся на вращающемся стуле.

— Я не очень хорошо владею французским, — спокойно промолвил он. — Не могли бы вы повторить?

— Я хочу, чтобы меня высадили.

— Месье Грэхем, не так ли?

— Да.

— Сожалею, месье Грэхем. Вы опоздали. Лоцманский катер уже отплыл. Вам следовало…

— Знаю. Но мне совершенно необходимо. Нет, я не сошел с ума. Я понимаю, что при обычных обстоятельствах это невозможно. Обстоятельства чрезвычайные. Я заплачу за потерянное время и неудобства.

Эконом пришел в замешательство:

— Зачем? Вы больны?

— Нет. Я… — Грэхем запнулся. Ему хотелось откусить себе язык: доктора на пароходе не было, угрозы инфекции могло хватить. А теперь уже поздно. — Если вы мне устроите встречу с капитаном, я все ему объясню. Уверяю вас, у меня самые веские причины.

— Боюсь, это невозможно, — сухо проговорил эконом. — Вы не понимаете…

— Все, что я прошу, — отчаянно прервал его Грэхем, — отойти немного назад и вызвать катер. У меня есть деньги, я готов заплатить.

Эконом раздраженно улыбнулся:

— Корабль, месье, не такси. Мы возим груз, у нас график. Вы ничем не болеете, и…

— Я же сказал: у меня веские причины. Если вы только позволите увидеться с капитаном…

— Месье, спорить бесполезно. Я не сомневаюсь, что вы способны и готовы оплатить вызов лодки из гавани. Это, однако, не имеет значения. Вы утверждаете, что не больны, но у вас есть причины. Поскольку они могли прийти вам в голову только в последние десять минут — не обижайтесь, мне кажется, что ваши причины не очень важные. Лишь самые убедительные и достоверные причины, касающиеся вопросов жизни и смерти, могут заставить нас остановить судно ради удобства одного пассажира. Если вы мне такие представите — я, разумеется, немедленно доложу о них капитану. Если же нет — боюсь, вашим причинам придется подождать до Генуи.