Хулио Кортасар. Другая сторона вещей - Мигель Эрраес

Во-вторых, как мы уже говорили, Мендоса в первые недели его пребывания стала для Кортасара стимулом как в плане накопления жизненного опыта, так и в плане профессиональной реализации; кроме контактов с коллегами по работе он обзавелся несколькими друзьями, среди которых особенно тесные дружеские отношения установились у него с художником и графиком Серхио Серхи (псевдоним Серхио Осевара), коллегой по университету, и его супругой Глэдис Адамс, а также с Хулио Персевалем и Иренео Фернандо Крусом, преподавателем античной литературы; вместе с Иренео Кортасар придумал нарицательное имя «манкуспия» как синоним чего-то неумеренного, невоздержанного, из ряда вон выходящего, примененное им в рассказе «Цефалея» из сборника «Бестиарий» для обозначения вымышленных им неведомых животных.

Почему Мендоса того времени служила для него стимулом? Во-первых, просто потому, что Кортасару там было хорошо. Было бы нелепо утверждать, что он не скучал по Буэнос-Айресу, но ему нравился и горный пейзаж окрестностей, он блестяще вел уроки, поражая коллег эрудицией и полным отсутствием высокомерия, он много читал и писал стихи, рассказы, принялся за роман, он вошел в сообщество университетских преподавателей, которое приятно удивляло его царившим там духом космополитизма, о чем он писал Мече Ариас: «На факультете имеется прекрасно оформленный клуб, который занимает несколько подвальных помещений. Там есть бар, дискотека с безмерным количеством „буги-вуги", на стенах вымпелы всех университетов Америки, а среди публики преподавателей не меньше, чем студентов: все непринужденно болтают, проводят что-то вроде внеклассных уроков, выпивают и даже танцуют. Должно быть, вы не поверите, что в Мендосе такое возможно? Когда меня туда привели, мне показалось сначала, что я в Гарварде или в Корнуэлле; здесь так быть не может. Однако все так и есть, и мы страшно этому рады». Так или иначе, как следует из дальнейшего, эта идиллическая атмосфера скоро была нарушена.

Полтора года жизни в Мендосе Кортасар (самые близкие друзья называли его Ларгасар за высокий рост[43]) был полностью погружен в собственные дела. Его работа преподавателя, к которой он тщательным образом готовился каждый день, была достойна похвалы, но он по-прежнему много времени уделяет самообразованию, занимаясь системным чтением французских авторов: от романтиков, как, например, Ламартин, до символистов, как Рембо и Малларме, поэтов «озерной школы» (он переводит Вордсворта), английских «нарушителей порядка», таких как Шелли, Байрон, Китс и др. Здесь необходимо подчеркнуть, как относились учащиеся к его личности и манере преподавать. Долли Мария Лусеро Онтиверос в этой связи замечает: «Думаю, он даже не подозревал, какой глубокий след оставляет в сознании учеников его восприимчивость к широчайшему спектру эстетических течений, его страстная тяга к чтению, его неустанные попытки проникнуть в бесчисленное множество форм, существующих в искусстве всех времен, чтобы лучше понять смысл всего сущего» (17, 42).

Любопытно, что Кортасар, как мы уже говорили, со временем вспоминал о положительном влиянии, которое оказывали на него его коллеги, преподаватели Марассо и Фатоне, и не менее любопытно, что некоторые из его учеников тоже остались у него в памяти. Та же самая Долли Мария Лусеро Онтиверос свидетельствует: «В период с 1951 по 1952 год я проходила курс усовершенствования на факультете философии и литературы в университете Комплютенсе в Мадриде. Далеко в прошлое ушли те времена университета Мендосы, где мне повезло учиться у такого преподавателя, как Хулио Кортасар, который за время пребывания в нашей провинции начал писать рассказы, вошедшие позднее в сборник „Бестиарий". Мой учитель даже не знал, как много он сделал для того, чтобы я поняла: мое призвание – преподавать литературу, потому что на его уроках открывалась красота и сила поэтического слова, прозы и драматургии европейских писателей. За то короткое время, что он работал в Куйо, его притягательность как преподавателя возрастала благодаря его сердечному и дружескому отношению, которое он проявлял к своим ученикам; он всегда называл их „своими друзьями", в чем можно убедиться из писем, которые он позднее посылал из Буэнос-Айреса и которые написаны именно в этой тональности: „Передавай мой сердечный привет нашим общим друзьям и подругам", „Мои наилучшие пожелания твоим товарищам, которые остаются и моими друзьями" или „Скажи всем своим друзьям и подругам, что я шлю им самый сердечный привет и желаю успехов в учебном семестре 1947 года".[44] Кроме тщательной подготовки к урокам и самих занятий он закончил сборник рассказов «Другой берег», роман «Облака и Стрелок из лука» и приблизился к завершающему этапу в работе над сборником «Бестиарий». Однако ничего из перечисленного он не опубликовал.

В отношении последнего, то есть вопроса публикации, Кортасар всегда был невероятно упрямым, по крайней мере так продолжалось до пятидесятых годов. С юного возраста он был сторонником самой тщательной и всесторонней доработки того, что предполагалось отдать в печать, чтобы потом не пришлось сожалеть. Он никогда не страдал нарциссизмом, зачастую типичным для молодых литераторов, желающих во что бы то ни стало и как можно скорее увидеть свое имя на обложке книги. Однако надо заметить, что в течение описываемого периода жизни он сомневался в себе и даже намеревался издать свои книги за собственный счет, как, например, сборник стихов «По эту сторону», о котором в 1942 году он говорил Мече Ариас, что, если финансовая ситуация позволит, он опубликует его за собственные деньги. В том же году он признается Люсьене Дюпрат, что в 1943 году он надеется на возможность увидеть изданной хотя бы одну свою книгу, потому как «страницы множатся, и только я знаю, какими дорогими коврами устланы мои книжные полки». В марте 1944 года, вскоре после приезда в Мендосу, он также пишет Дюпрат, что испытывает большое желание опубликовать «в этом году томик некоторых моих фантастических рассказов (речь идет о сборнике «Другой берег»), которые не внушают мне неприязни». Этим желаниям не суждено было осуществиться в Мендосе, тем более если принять во внимание, каковы были требования писателя к возможному изданию: «Моя издательская проблема – это вопрос аристократического подхода: лучше не публиковать произведение вообще, чем выпустить его в невзрачном, грубом, убогом оформлении. Так что я продолжаю сидеть и ждать, пока на меня не упадет манна небесная в виде какого-нибудь издателя с пониманием и деньгами – две вещи, которые весьма редко сочетаются в одном лице…»

В феврале 1946 года издательство «Нова» было почти готово опубликовать «Другой берег», но проект «заморозили», и тогда этот сборник не был издан, а позднее Кортасар уже не захотел к нему возвращаться. Он опубликовал в журнале «Изучение классики», который издавался на факультете философии и литературы, свое эссе «Греческая урна Джона Китса» и в журнале «Эклога» уже упоминавшийся рассказ «Положение руки».

В какой момент ситуация начала ухудшаться по всем параметрам, за исключением неизменной дружбы с семьей Осевар?

Дело было в том, что не прошло и двух месяцев, как он приехал в Мендосу, а мнение Кортасара об университете, который уже тогда начинал казаться ему донельзя провинциальным, утвердилось окончательно; после того как впечатления первых дней улеглись, стал очевиден низкий уровень подготовки учащихся и, что вызывало в нем особенное неприятие, происходили бесконечные разборки и стычки на политической почве между преподавателями и властью. Нельзя сказать, что он не замечал этого с самого начала, но ему по крайней мере разрешали делать то, что он считал нужным. Но вот, как подземное море, снова откуда-то взялась политика, и это стало напрямую задевать писателя, человека, который в 1942 году высказал свои соображения по этому поводу так: «I'll never join politics».[45] Это было время, когда Альберто Бальдрич получил портфель министра юриспруденции и общественного образования в действующем правительстве Эдельмиро Фаррелла.