Обнаженная Япония. Сексуальные традиции Страны солнечного корня - Александр Куланов

Ночь весенняя на ложе,

Твой горячий шепот...

Ах, любовь, утраты множа,

Умножает опыт.

Как тоскливо стало в спальне,

Пусто, одиноко.

Сон без милого печальней

Прошлого урока.

Я уткнулась в изголовье,

До зари проплачу:

Снова, снова мне с любовью

Не было удачи!..[36]

Как и везде, дорога к храму любви с самурайской прямотой делилась на несколько тропинок, у начала каждой из которых внимательный любовник мог прочесть элементарные правила: «Есть деньги — плати, люби и страдай от любви. Нет — плати, занимайся любовью и отвечай за себя сам». При этом так же, как уровень клиента зависел от рейтинга куртизанки, так и ее реноме было напрямую связано с его платежеспособностью.

«Непомерная гордость

навлекает скорее возмездие.

Тайфу падает в цене,

но покупателей все равно нет.

Мужчины в старину

не умели считать денег.

Все, все меняется на свете!

Дешевые потаскушки

продают свою ночь по частям.

Нет ничего забавней на свете,

чем их обычаи.

Но тяжело расставаться

даже с гетерой из веселого дома.

Бедняк Сандзо

грустит, прощаясь с цубонэ.

Пока я была тайфу и тэндзин, я не горевала о том, что это ремесло так презренно, но с тех пор, как я стала только ничтожной какой, меня грызла печаль, оттого, должно быть, что жизнь моя так переменилась. Мужланы мне были противны, гости среднего состояния меня не приглашали. Если же в кои-то веки мне доставался изящный кавалер, то с первой же минуты встречи на ложе он, подлец, терял весь свой лоск и грубо кричал:

— Эй, дзёро, развязывай пояс!

— Что это вы! Разве это такое спешное дело? Как же вы ждали десять месяцев в утробе вашей матушки? — пробовала я осадить его.

А он, не дослушав, бросал в ответ:

— Столько времени гостить в утробе мне еще не приходилось. С века богов и поныне шлюха, которой любовь противна, ни к черту не годится. Если ты на это жалуешься, то в чем затруднение? Скажи, что не хочешь, и я приглашу другую.

Он так фыркал носом, что страх меня брал, но еще страшней было платить хозяину из своих кровных денег, если бы гость ушел.

Вспомнив, что он из хорошего общества, я старалась извиниться поучтивее:

— Прошу вас, простите меня, я сболтнула глупость! Уж очень я проста. Не знаю, как вы и оправдаетесь, если слух о нашей встрече дойдет до вашей постоянной тайфу.

Такого рода любезности постоянно на устах какой.

А если бы я начала говорить о тех гетерах, которые еще ниже, о хасицубонэ, то этому конца бы не было, да и слушать неинтересно»[37].

Процитированный отрывок — пример дешевой любви, и если с нею все более-менее понятно: наиболее важная для современников, она канула в лету, то тропинка любви возвышенной чаще привлекает к себе пристальное внимание потомков.

Через несколько десятилетий после основания Ёсивары она настолько прочно вошла в жизнь японских горожан, а престиж отношений с дорогой проституткой стал столь высок и важен для мужчины, что все больше и больше гостей старались завязать связи с ойран не столько ради секса, хотя и он присутствовал тоже, сколько ради красивой, романтической любви или хотя бы ее демонстрации. Нормально, если такая любовь оказывалась неразделенной — либо у гостя была жена, с которой он по понятным причинам не желал расставаться ради красотки из Ёсивары, либо у него просто не хватало крупной суммы, необходимой для выкупа девушки из неволи. Тупиковая жизненная ситуация оказалась как нельзя более подходящей для сюжетной основы многочисленных поэтических, прозаических, а позже — и драматургических произведений, живописующих безысходные муки целомудренной страсти между красавцем гостем и красавицей ойран из Ёсивары или какого-нибудь другого «веселого квартала», нередко оканчивавшиеся двойным самоубийством по упомянутым причинам. Как вы помните, истории эти стали столь популярны, а имидж неразделенной романтической любви, где влюбленных может соединить только смерть, столь привлекателен, что в конце XVIII века правительству сёгуна пришлось запретить двойные самоубийства любовников специальным указом. Несмотря на высокую законопослушность японцев, декрет оказался не самым удачным законодательным актом — число самоубийств хотя и снизилось, но полностью они не исчезли. И в наши дни находятся пары, которые верят, что смогут быть вместе только в мире ином. Самой красивой историей любви для них по-прежнему считается та, что оканчивается смертью во цвете лет, а недолгой и счастливой совместной жизнью. Классический русский вопрос «А как жили Иван-царевич и Василиса Прекрасная после свадьбы?» в Японии был бы бессмысленен — им полагалось умереть до нее.

Нынче свяжет нас вино клятвой роковой — за любовь в грядущем мире чарку подниму![38]

Разумеется, не все романтические истории имели трагичную развязку — были и такие сказки, которые заканчивались по-европейски счастливо. Самая известная из них — пьеса Тамэнага Сюнсуй «Сливовый календарь любви». Хотя написана она уже на исходе эпохи Токугава — в 1832 году, реалии, отображенные в ней, характерны и для более ранних времен: закрытость самурайского общества способствовала тому, что многие общественные явления прежней эпохи сохранялись в Японии, как сохраняются препараты патологоанатома в физрастворе. «Веселые кварталы», в которых происходит действие «Календаря», описаны с ясностью и простотой человека, для которого они являются неотъемлемой частью повседневной жизни, как метро для москвичей. При этом пьеса уже лишена средневековой беспросветности, характерной для сочинений Ихара Сайкаку. И если Ихара описывает в основном жизнь Симабары и других «веселых кварталов» Киото и Осаки, то Тамэнага воспевает эдоские Ёсивару (легальный квартал куртизанок) и Фукагаву — один из самых известных, но полуофициальных районов развлечений, расположившийся недалеко от центра города вдоль реки Фука.

Есть в глубине квартала

Тупичок укромный —

Когда засыплет землю снег,

Следы гостей

Укажут путь к нему.

Впервые чье-то имя услышишь здесь —

И пожелаешь вечно

Свиданье длить...

Не знаю, в этом самом доме