Обнаженная Япония. Сексуальные традиции Страны солнечного корня - Александр Куланов

Искренне или руководствуясь сугубо меркантильными соображениями, но Сёдзи справедливо указал правительству, что отсутствие контроля в сексуальном бизнесе недопустимо, кратко, но емко изложил все его пороки и недостатки, следуя в русле конфуцианских наставлений, близких самурайским идеалам, и, как сказали бы сегодня, «педалируя» темы, наиболее актуальные для молодого правительства сёгуна: вредность социальной анархии, разложение общественной морали, воровство, растраты и грабежи, возможность приюта ронинов, которые нередко были врагами режима Токугава и могли, равно как и их оставшиеся в живых слуги, представлять для этого режима потенциальную опасность.

Власти вняли предостережениям Сёдзи Дзинъэмон и, окончательно победив своих противников в 1615 году, вскоре вернулись к вопросу о проститутках. Когда в 1616 году умер основатель династии Токугава Иэясу, стали известны строки из его «политического завещания», посвященные половому вопросу: «Добродетельные люди говорили — и стихами, и прозой, — что дома распущенности для женщин наслаждения и уличных гуляк являются для городов пятнами, изъеденными червями. Однако это — неизбежное зло; если его принудительно запретить, то люди неправедного поведения станут подобными растрепанной одежде»[28]. Термин «неизбежное зло» — «хицуёна аку» — еще один из важнейших моментов для понимания современной обстановки в Японии и ее сексуальной традиции. Именно на нем и ныне покоятся основы секс-индустрии этой страны, на нем, вероятно, будут строиться и дальнейшие институты регулируемого рынка «живого товара» Японии. Он не уникален — в Западной Европе отношение к секс-бизнесу похожее, — но исключительно удобен: вроде и зло, никто не спорит, — но такое неизбежное...

Еще через год, в 1617-м, было решено построить в Эдо специальный квартал, чтобы сконцентрировать в нем весь «водяной бизнес» (еще одно название проституции в Японии), за которым легко было бы следить специально назначенным городскими властями чиновникам, первым из которых стал главный блюститель морали и нравственности — инициативный Сёдзи Дзинъэмон. Всех проституток решили собрать в определенном месте, четко обозначив их социальную позицию в эдоском обществе (предписывалось, чтобы жилища проституток были скромны и опрятны), запретив им выход за пределы квартала и четко прописав правила поведения, экономическую базу и крайне актуальную для японских средневековых городов тему пожарной безопасности. А так как эпоха Токугава стала временем зарождения блестящей полицейской системы Японии, то задолго до европейских коллег японские блюстители порядка предусмотрели возможность появления в «веселых кварталах» лиц, неблагонадежных как в уголовном, так и в политическом отношении, предписав и самим проституткам, и чиновникам, ведавшим кварталом, немедленно ставить полицию в известность, как только таковые будут замечены: «Следует должным образом справляться относительно каждого посетителя, независимо от того, кто он — аристократ или обычный человек. В случае появления любого подозрительного субъекта следует немедленно сообщать в Департамент градоначальника»[29].

Когда нормативные акты были расписаны и законодательная база приведена в порядок, власти приступили к строительству самого квартала, под который выделялось обширное тростниковое болото на окраине города. Государственной важности объект построили быстро: к 28 ноября 1626 года болото засыпали, окружили рвом с водой, а образовавшийся остров обнесли высокой деревянной стеной. Спустя четырнадцать лет после подачи первой петиции Сёдзи (срок по японским меркам небольшой) мечта блюстителя нравственности и правопорядка сбылась: гостеприимные ворота Ёсивары открылись для посетителей. Собственно, Ёсивара и есть по-японски «Тростниковое болото», но в омонимичном японском языке возможны замены иероглифов и перемены смыслового значения при сохранении произношения, поэтому вскоре непритязательные знаки «подработали», подставив более благозвучные. Получилось «Веселое болото», и Ёсивара стала знаменитым «веселым кварталом», оставшимся по сути своей болотом, засасывавшим в себя все новые и новые тысячи любителей самурайской «клубнички».

В 1657 году Ёсивара переехала в окрестности старейшего в Эдо буддийского храма Сэнсодзи и теперь находилась «на расстоянии броска чайной чашки до него» — не случайно одними из постоянных клиентов «веселого квартала» были буддийские монахи, приходившие на праздник плоти в тростниковых шляпах-корзинах, полностью скрывающих лицо.

«Я немало потешалась, наблюдая обычаи этого храма житейской суеты, — писала героиня повести Ихара Сайкаку о жизни с буддийским монахом. — К моему возлюбленному собирались только его старые приятели бонзы. Они не постились в дни поминовения Будды и святых вероучителей, а шесть постных дней в месяце блюли особым образом. В то время как в их уставе говорится: “...а в прочие дни, помимо этих, дозволено...” — они именно в запретные дни обжирались мясным и рыбным, а любители женщин особенно охотно распутничали в “Домике карпа” на Третьем проспекте и в других подобных заведениях. Невольно кажется, что раз все бонзы так ведут себя, то, может быть, сам Будда благословил их на такие дела, и нет им ни в чем запрета. Чем больше в наше время богатеют храмы, тем больше священники погрязают в распутстве. Днем они носят облачение священнослужителей, а ночью, как светские любезники, надевают хаори. В кельях своих устраивают тайники, где прячут женщин. Потайной ход ведет в погреб, а там узкое окошечко для света, сверху настлан плотный слой земли, стены толщиной в один сяку и более, чтобы ни один звук не проникал наружу. Днем бонзы скрывают своих наложниц в тайниках, а ночью ведут в свои спальни. Понятно, как тягостно такое заточение для женщины. И еще вдвойне более тягостно оттого, что она соглашается на него не ради любви, а только ради денег.

С тех пор как я вверилась мерзкому бонзе, он имел со мной дело и днем и ночью без отдыха и сроку. Скоро необыкновенность этой жизни мне прискучила, интерес новизны пропал, и я мало-помалу стала таять и сильно исхудала. Мой настоятель стал еще более безжалостен»[30].

Как мы помним, буддийская добродетель в отличие от подлинно японской синтоистской все-таки подразумевала возможность наличия греха в отношениях мужчины и женщины, и монахи по-человечески стеснялись, будучи не в силах подавить в себе плотские желания. Им приходилось тем более нелегко, что соблазн оказывался непреодолимо велик и провокационно близок.

Для его удовлетворения на городские средства был отстроен новый, гораздо более впечатляющий, чем ранее, «город порока», призванный еще более на этом пороке сконцентрироваться: жителей Ёсивары освободили от общегородских обязанностей по тушению пожара, а по всему Эдо провели инспекции с целью выявить неподотчетные властям точки разврата типа общественных бань и чайных домиков. Всех грешников, а таковых оказалось немало, велено было строго карать штрафом и переводить в Ёсивару, чтобы по должным тарифам обложить налогом и впредь тщательно контролировать, — город «зачищался» от проституток. Для того чтобы вместить всех «сотрудников», постоянно разрастающаяся, но ограниченная забором в пределах 325 метров с севера на юг и 215 — с востока на запад Ёсивара была поделена на пять главных магистралей, плотно застроенными чайными домами, — одна из этих улиц красноречиво называлась Улицей пятидесяти домов. Передвижение по «проспектам красных фонарей» разрешалось исключительно пешее. В паланкине (что, в общем-то, тоже вариант пешей ходьбы — для носильщиков) дозволялось приезжать только врачам. Все посетители Ёсивары обязаны были оставить свое оружие при входе. Считалось, и не без оснований, что опьяненные страстью и саке самураи могут воспользоваться своими мечами по назначению. Некоторые исследователи резонно замечают, что если бы меч оказался в руках «измученной тяжелой неволей» куртизанки, то она тоже нашла бы ему применение, сразу сведя счеты с невеселой жизнью на «Веселом болоте». Не очень понятно, правда, как удавалось решать этот вопрос в те периоды, когда после случавшихся нередко пожаров все жители Ёсивары эвакуировались в другие кварталы города, наращивая свою «производственную» деятельность в не приспособленных для этого полевых условиях...