Обнаженная Япония. Сексуальные традиции Страны солнечного корня - Александр Куланов

Все эти «секретные» приспособления были хорошо известны и до Ёсивары и успешно применялись китайскими женщинами многие тысячелетия. Но умение доводить все до ума позволило японцам прослыть изобретателями изощренных сексуальных техник, способных принести невообразимое блаженство любому живому мужчине, как бы ни велики были его проблемы. И «рин-но тама» («звенящие яички»), и фаллоимитатор «энги» в ходу до сих пор, и, по признанию девушек, пользующихся ими, с помощью этих нехитрых приспособлений можно решить очень серьезные сексуальные проблемы как психологического, так и физиологического плана, они являются проверенными веками тренажерами для интимной жизни, только освоив которые приличная куртизанка могла переходить к реальной работе.

Не была новой и практика стриптиза, принятая в Ёси-варе, — вспомним богиню, развязавшую шнурки перед Ама-тэрасу. Разве что теперь богами стали мужчины, а если у них хватало денег, то стриптиз организовывали в составе «танцевального коллектива», как живописует это безвестный посетитель Ёсивары трехсотлетней давности: «Вечеринка была организована во второразрядном чайном домике женщиной, звавшейся О-Кома (госпожа Лошадка). Это был обычный чайных домик с кланяющимися служанками, ритуалом снятия обуви, чистыми комнатами и раздвижными окнами, запахом пудры для тела, частной женской жизни и видом сырого садика за окнами.

Десять гостей были с поклонами препровождены в комнату и усажены за низким столом. Появилась еда, разлили чай, откупорили белые сосуды с саке. Гости предлагали тосты и громко разговаривали.

В комнате было жарко, но никто не открывал окон. За занавесом застучал барабан; гости принялись ритмично выкрикивать: “Тёнкина, тёнкина, хай!” Занавес распахнулся — за ним находилась госпожа Лошадка, стучащая в небольшой барабан. Одна из девушек пощипывала струны сямисэна. Музыка была пронзительная и пронизанная чувственностью.

Появились десять девушек, почти вкатившись в комнату своей семенящей походкой. Они были полностью облачены в церемониальные одежды, а их лица и шеи фарфорово отблескивали пудрой — спутником их профессии. Некоторым из гостей они вообще не показались женщинами; несопротив-лявшаяся служанка игриво взвизгнула, когда один из гостей схватил ее.

Танцующие девушки двигались медленными, покачивающимися движениями, в которых, казалось, было больше усилий, чем страсти. Внезапно музыка прекратилась. Все девушки замерли, и лишь одна, замешкавшись, сделала небольшое движение. Все засмеялись; гости закричали. Не сумевшая вовремя остановиться девушка принялась развязывать пояс. Без малейшего выражения на лице она бросила его на пол. Музыка возобновилась; все ждали; она прекратилась вновь. Теперь другая замешкавшаяся сняла пояс. Одна из девушек лишилась кимоно, затем нижней накидки и стояла полуголой, глядя на мужчин. Комнату заполнило возбужденное дыхание, запах от пролитого саке и разгоряченных танцующих тел. Кто-то немного приоткрыл раздвижное окно. Низкорослая девушка стягивала с себя нижние штаны, демонстрируя бедра, розовую плоть...

Танцовщицы уже не выглядели одинаковыми. Их тела, не покрытые пудрой, были желтыми и коричневыми, в родинках и со странно подбритыми лобковыми волосами. Между их грудей струился пот. Некоторые из них были еще молодые — лет десяти—двенадцати — и имели маленькие, твердые груди. Другие были постарше, и их груди непристойно болтались. Игра продолжалась; гости хлопали друг друга через стол, били чашки из-под саке и кричали, подобно животным в гоне, обнажая зубы. Они отгребали падающие на глаза волосы жирными пальцами и издавали храпящие звуки.

Самая высокая девушка теперь была совершенно нагая. У нее были красивые ноги и тонкие руки; дышала она несколько с трудом. Девушка ростом поменьше становилась все возбужденнее, цепляясь за последний прикрывавший ее предмет одежды, но вскоре и он упал на пол. Женщины более не выглядели как куклы: кто-то был спокоен, кто-то забавлялся. Одну, казалось, опьянила музыка: она делала странные жесты и прыгала туда-сюда, широко раздвинув ноги, с большими бедрами и хлопающими по туловищу грудями, все ближе и ближе приближаясь к гостям.

Их жесты больше нельзя было назвать ни танцем, ни даже игрой; это было сумасшествие — соблазнительное, сексуальное и все же грациозное.

Гости, пошатываясь, вскакивали на ноги, присоединялись к танцующим, начинали освобождаться от своих мечей, сбрасывая с себя одежду. Широкогрудые, коротконогие, с мощными руками; лица ярко-красные, они терзали вскрикивавших возбужденных девушек. Барабан продолжал стучать не переставая. Некоторые лампы погасли.

Один из гостей попытался уйти, но две маленькие служанки повисли у него на руках: “Ия, ия!” (“Нет, нельзя!”), и саке выплескивалось из их маленьких опьяневших ротиков. Они перешагивали через пары, катавшиеся по циновкам в бесстыдном самозабвении. Оргия продолжалась при пьяных, протяжных криках»[52].

Ёсивара поддержала формирование многочисленных сексуальных направлений, позже создавших костяк национальной традиции Страны солнечно корня. Многие интимные техники получили свое официальное признание за стенами «веселых кварталов», а к тому, что в Европе называют «извращениями», окончательно было выработано отношение как к некоторым «своеобразным привычкам», на которые каждый мужчина имеет право. Куртизанки «веселых кварталов», впервые в Японии профессионально подошедшие к сексу и связанным с ним сферам человеческой жизни, стали первыми сексуальными психологами, сексологами и сексопатологами этой страны, а секс при них — важной частью национальной культуры.

Если бы современное японское кино, скажем фильмы знаменитого Китано Такэси, могли быть известны широкому кругу российских зрителей лет эдак 30 назад, его в традициях тех времен назвали бы «обличителем пороков японского общества». В картинах этого «японского Максима Горького» и в самом деле хватает мизераблей и всяческих добровольных изгоев, а уж пороки они демонстрируют — все, какие только можно придумать. Разумеется, не обходится и без самого любимого японцами — гомосексуализма, чего в пролетарских описаниях жизни бомжей не было — в России голубая традиция дожидалась Владимира Сорокина (и дождалась). Эпизоды блокбастера Китано, ориентированного прежде всего на европейскую и американскую публику, «Дзатоити» («Zatoichi»), брутальны и шокирующи. Напомним один из них: погибающий от голода маленький мальчик, чтобы прокормить себя и сестру, решается на проституцию. Он подходит на улице к прохожему и просто говорит: «Дядя, возьмите меня». И дядя берет... Отсутствие всяких витиеватостей и условностей не только придает художественную силу эпизоду, но и с самурайской прямотой заявляет, что такая атмосфера правдива, что она была обычна для самурайской Японии. То, что для нас шок, для них считалось тяжелым, но не чрезмерно выдающимся способом зарабатывания денег. У «дяди» не возникает и не может возникнуть мысль о том, что он педофил и гомосексуалист, он просто соглашается — после секундного колебания... Один из лучших фильмов другого знаменитого японца — «Табу» Осима Нагиса — довольно точно передает голубоватое свечение самурайских будней и отношение суровых воинов к этой слабости рода человеческого — одновременно укоризненное (это мешает службе) и снисходительное (если не сильно, то пусть мешает).