Выше звезд и другие истории - Урсула К. Ле Гуин

солнечных и хмурых, как и тихая, но неустанная работа мысли, залечивает его раны, делает его целостной натурой.

О совместном анализе как таковом речь пока не идет, до этого еще далеко, и все же он помогает мне с таким пониманием дела, что сегодня я спросила, ощущает ли он присутствие в своих мыслях фигуры «темного брата», чей образ несколько раз всплывал в осознанных воспоминаниях в сфере бессознательного. Когда я упомянула спутанные лохмы, он вздрогнул и спросил:

– Вы про Доккея?

Это слово появлялось на субвербальном звуковом уровне, хотя я не связала его с фигурой.

Он пояснил, что в возрасте пяти-шести лет называл Доккеем медведя, которого часто видел во сне и представлял в воображении.

– Я катался на нем. Он был большим, я – маленьким. Он ломал стены, уничтожал все вокруг, то есть все плохое: хулиганов, шпионов, тех, кого боялась моя мать, тюрьмы, темные переулки, по которым я боялся ходить, полицейских с оружием, хозяина ломбарда. Просто крушил и растаптывал, а затем шагал по обломкам на вершину холма. А я ехал на его спине. Там, наверху, царила тишина. И были вечные сумерки, час, когда на небе вот-вот загорятся звезды. Странно вспоминать об этом. Тридцать лет прошло! Позже Доккей стал мне вроде как другом, превратился не то в мальчика, не то в мужчину с шапкой волос, похожих на медвежью шерсть. Он по-прежнему крушил все подряд, а я ходил вместе с ним. Весело было.

Я пишу эти строчки по памяти, так как запись на пленку не велась: сеанс был прерван из-за отключения электроэнергии. Досадно, что наша клиника занимает такое низкое место в списке приоритетов правительства.

Вечером была на лекции по позитивному мышлению, конспектировала. Д-р К. рассказывал об опасности и лживости либерализма.

11 сентября

Сегодня утром Ф. С. пробовал показать мне Доккея, но ничего не вышло. Он засмеялся и произнес вслух:

– Я его больше не вижу. Кажется, в какой-то момент я сам в него превратился.

– Покажите мне, когда это произошло, – попросила я, и он сказал:

– Хорошо, – и начал вспоминать эпизод из раннего отрочества.

К Доккею это отношения не имело. Он стал свидетелем ареста – якобы тот человек распространял запрещенные печатные материалы. Позже ему попала в руки одна из подобных брошюр, название сохранилось в памяти: «Существует ли равное правосудие?» Он прочел ее, но содержания не помнил или же сумел закрыть его от меня. Визуализация ареста была до жути яркой, с такими подробностями, как голубой цвет рубашки арестованного юноши, сухой кашель, звуки ударов, форма агентов ТРТУ, отъезжающий автомобиль – большое серое авто с пятнами крови на дверце. Образ машины, которая едет по улице, удаляясь, всплывал раз за разом. Инцидент стал для Ф. С. травмирующим и, предположительно, объясняет его гипертрофированный страх перед насилием со стороны органов государственного правосудия, обусловленным соображениями госбезопасности. Вероятно, этот страх и привел к неадекватному поведению Ф. С. во время дознания, истолкованному (ложно, я считаю) как проявление недовольства.

Докажу свою точку зрения. Когда визуализация эпизода завершилась, я попросила:

– Флорес, сейчас, пожалуйста, подумайте о демократии.

– Маленький доктор, – ответил он, – старого воробья на мякине не проведешь.

– Я не пытаюсь вас провести. Так можете подумать о демократии или нет?

– Я много о ней думаю, – сказал он и переключил мозговую активность на правое полушарие, отвечающее в том числе за музыку. Зазвучал хор из финальной части Девятой симфонии Бетховена – мы проходили ее на уроках искусства в старшей школе и даже пели на этот мотив какой-то патриотический текст.

– Не закрывайтесь! – рявкнула я, и он сказал:

– Не кричите, я вас прекрасно слышу. – Разумеется, в кабинете была полная тишина, но в наушниках гремело, как будто одновременно звучали тысячи голосов. Он так же, вслух, продолжал: – Я не закрываюсь, я думаю о демократии. Надежда, братство, никаких преград. Все стены разрушены. Вы, я, мы создаем Вселенную! Разве не слышите?

Снова возник образ вершины холма: короткая трава, ощущение высоты, ветер и огромное небо. Музыка и была небом.

Когда сеанс подошел к концу, я сняла с Ф. С. шапочку и сказала спасибо.

Не понимаю, почему доктор не может поблагодарить пациента за явленную красоту и глубокий смысл. Конечно, авторитет врача – вещь важная, но не обязательно доминирующая. В политике власть должна вести за собой народ, а в клинической психологии все немного иначе; врач не может исцелить пациента, пациент сам исцеляет себя с нашей помощью, и концепции позитивного мышления это нисколько не противоречит.

14 сентября

Я расстроена после сегодняшнего долгого разговора с Ф. С. Постараюсь прояснить мысли.

Поскольку травма ребер исключает лечение трудотерапией, он ведет себя беспокойно. Палата для буйных вызвала у него сильное душевное потрясение, так что три дня назад я, пользуясь полномочиями, удалила из медицинской карты Ф. С. метку с буквой «Б» и оформила перевод в обычную мужскую палату. Его положили рядом со стариком Арейей, и, когда я зашла за ним, чтобы отвести на сеанс, они сидели на койке Арейи и беседовали.

– Доктор Собель, вы знакомы с моим соседом, профессором Арейей с факультета искусств и литературы? – обратился ко мне Ф. С.

Само собой, я знаю старичка-профессора, он находится в клинике не первый год, гораздо дольше меня, однако Ф. С. произнес это с таким почтением в голосе, что я ответила:

– О да. Здравствуйте, профессор Арейя, – и пожала ему руку.

Тот вежливо поприветствовал меня, как будто видел впервые, – он часто не узнает тех, с кем общался вчера или еще раньше. По дороге в кабинет психоскопирования Ф. С. спросил меня:

– Вам известно, сколько сеансов электрошока перенес профессор? – И когда я сказала «нет», он промолвил: – Шестьдесят. Он сообщает это каждый день. С гордостью. А вы в курсе, что он был всемирно известным ученым? Профессор Арейя написал книгу «Понятие свободы» об идеях свободы в политике, искусстве и науке двадцатого века. Я прочитал ее, когда учился на инженерном факультете. Тогда она еще существовала – на книжных полках. Теперь ее больше нет. Нигде. Спросите доктора Арейю. Он никогда не слышал о такой книге.

– Электроконвульсивная терапия почти во всех случаях сопровождается частичной потерей памяти, – сказала я, – но утраченную информацию можно запомнить заново, к тому же она часто восстанавливается самопроизвольно.

– После шестидесяти сеансов электрошока?

Ф. С. высок ростом, сильно сутулится, однако даже в больничной пижаме производит внушительное впечатление. Но я тоже высокая, и «маленьким доктором» он называет меня вовсе не потому, что я ниже его. В первый раз он употребил это обращение, будучи зол, а сейчас говорит так, когда испытывает