Выше звезд и другие истории - Урсула К. Ле Гуин

лица и не слышит ни единого его слова? Впрочем, нет смысла сообщать ей об этом. Может, и хорошо, что она не знает. А вяжет Ана, как я сегодня заметила, розовую шапочку.

Читаю книгу, рекомендованную доктором Нейдс: Де Камс, «Исследование феномена недовольства».

6 сентября

Посреди сеанса (он опять сосредоточился на дыхании) я громко произнесла:

– Флорес!

Обе сферы на экранах вспыхнули белым, однако визуализация соматики не изменилась. Через четыре секунды он отреагировал – вслух, заторможенно. Это не транс, это самогипноз. Я сказала:

– Ваше дыхание регистрируют приборы. Мне не нужно подтверждения, что вы все еще дышите. Это неинтересно.

– А мне нравится вести собственный контроль, доктор, – ответил он.

Я подошла к нему, сняла с его глаз повязку и посмотрела на него. Симпатичное лицо – такие часто встречаются у людей, работающих с техникой, – выразительное, но терпеливое, как у ослика. Вот глупость. Не буду это вычеркивать. В дневнике положено выплескивать мысли спонтанно. У осликов вообще очень красивые морды. Считается, что эти животные глупые и упрямые, но они выглядят невероятно умными и спокойными, словно много страдали, но ни на кого не держат зла, как будто знают, почему не стоит таить обиды. А белые пятна вокруг глаз придают им беззащитный вид.

– Чем больше вы сосредоточены на дыхании, тем меньше думаете, – сказала я. – Мне нужно ваше содействие. Я пытаюсь выяснить, чего вы боитесь.

– Я и сам знаю, чего боюсь, – проговорил он.

– А почему мне не сказали?

– Вы не спрашивали.

– Это крайне неразумно, – рассердилась я. Забавно, кстати: я сержусь на пациента с умственным расстройством за неразумное поведение. – Ну что ж, спрашиваю вас об этом теперь.

– Я боюсь электрошока, – признался он. – Боюсь, что он разрушит мое сознание. Что меня заточат здесь. Или выпустят только после того, как сотрут память. – Он судорожно вздохнул.

Я спросила:

– Ладно, почему бы вам тогда не подумать об этом, когда я смотрю на экраны?

– А с чего я должен это делать?

– Почему нет? Если вы говорите об этом, можете подумать о том же. Я хочу увидеть цвет ваших мыслей!

– Цвет моих мыслей вас не касается, – отрезал он, но я уже вернулась на свое место к экранам и увидела мозговую активность, которую он не успел подавить.

Разумеется, на сеансе велась запись, и весь вечер я изучала пленку. Это потрясающе. Помимо устной речи есть еще два субвербальных уровня. Все сенсорно-эмотивные реакции и их искажения – интенсивные и неоднозначные. Например, он «видит» меня как минимум в трех разных аспектах, а может, и больше чем в трех – проанализировать их практически невозможно! Взаимодействие сознательного и бессознательного чрезвычайно многообразно, следы памяти и актуальные впечатления моментально переплетаются, однако в целом представляют собой сложное единство. Его разум напоминает агрегат на тех чертежах, что он визуализировал, – мудреный, из множества частей, которые, будучи объединены, составляют математическую гармонию. Как лепестки розы.

Поняв, что я наблюдаю, он закричал:

– Вуайеристка! Чертова вуайеристка! Оставь меня в покое! Убирайся! – а потом уронил лицо в ладони и разрыдался.

Несколько секунд на экране горела четкая фантазия: вот он срывает электроды с рук и головы, вдребезги разбивает аппарат и выбегает из здания, а там, снаружи, большой пологий холм, заросший невысокой жесткой травой, и он стоит на этом холме под вечерним небом совсем один. В реальности же он сидел в кресле, опутанный электродами, и плакал.

Я прервала сеанс, сняла с него шапочку и предложила чаю. Он упрямо молчал. Я освободила его руки и принесла чай. Сегодня на стойке был сахар, целая коробка. Я сказала ему, что положила в чашку два кусочка.

Выпив немного чаю, он заговорил с напускной иронией, потому что стыдился своих слез:

– Вы знали, что я люблю сахар? Это ваш психоскоп вам сказал?

– Не говорите чепухи, – ответила я. – Все любят сахар, если он есть.

– Нет, маленький доктор, не все, – возразил он, после чего тем же тоном осведомился, сколько мне лет и есть ли у меня муж, и с ехидством прибавил: – Не хотите семьи? Замужем за работой? Возвращаете душевнобольных к созидательной жизни на благо страны?

– Я люблю свою работу, – сказала я, – потому что она трудная и интересная. Как и ваша. Вы ведь тоже любите свою работу, правда?

– Любил, – сказал он. – Теперь со всем этим можно попрощаться.

– Почему?

Он постучал по голове:

– З-з-з-з-з-з! И все стерто. Так?

– Отчего вы так уверены, что вас будут лечить электрошоком? Я вам еще даже диагноз не поставила.

– Диагноз? – переспросил он. – Послушайте, хватит разыгрывать спектакль. Диагноз мне уже поставили – ученые доктора из ТРТУ. Тяжелый случай недовольства. Прогноз: неблагоприятный! Лечение: запереть в палате вместе с толпой буйнопомешанных и порыться в его голове так же, как в бумагах, а потом выжечь… выжечь все напрочь. Верно, доктор? Зачем устраивать эту комедию с диагностикой, чаем?.. Давайте уже, делайте свое дело! Неужели обязательно перешерстить все, что составляет мою личность, прежде чем стереть ее?

– Флорес, – произнесла я очень спокойно, – вы себя слышите? Вы сейчас просите вас уничтожить. Психоскоп ничего не уничтожает. И я использую его не для того, чтобы собрать улики. Мы не в суде, вы не обвиняемый, а я не судья. Я врач.

– Если вы врач, – перебил он, – то должны видеть, что я не болен!

– Как я могу что-либо увидеть, если вы меня не впускаете и показываете свои дурацкие таблички? – заорала я. Да, я повысила голос. Мое спокойствие было притворным, и в тот момент я взорвалась. Тем не менее я видела, что наконец достучалась до него, и потому продолжила: – Вы выглядите больным, ведете себя как больной – два треснутых ребра, высокая температура, нет аппетита, приступы плаксивости – это, по-вашему, говорит о хорошем здоровье? Если вы не больны, докажите! Позвольте мне увидеть ваше внутреннее состояние, узнать, что у вас там, под оболочкой!

Он опустил взгляд в чашку, усмехнулся и пожал плечами.

– Я так и так в проигрыше, – сказал он. – Почему я вообще с вами разговариваю? Черт возьми, вы кажетесь такой честной!

Я вышла. Просто ужасно, какую боль может причинить пациент. Проблема в том, что я привыкла работать с детьми, чья негативная реакция мгновенна, как у животных, которые в страхе съеживаются, замирают или кусаются. А с этим человеком, умнее и старше меня, сперва установился контакт и доверие, а потом вдруг такой удар. Это ранит куда сильнее.

Мне больно писать об этом. В груди снова саднит. Хотя это полезно. Теперь я действительно гораздо лучше понимаю многое из