Язычество в православии - Галина Алексеевна Носова

Деньги и подарки часто клали на горшок с кашей[96]. Примечательно, что отца ребенка бабушка-повитуха угощала ложкой пересоленной каши. Древнейший смысл этого обычая пока точно не установлен. Одно из предположительных объяснений его значения — «наказание мужа за родильные муки жены», основанное на вере в возможность магически перенести страдания жены на мужа. Вероятнее всего, этот обычай принадлежит к группе обычаев, объединяемых общим названием «кувада» (вера в таинственную связь между отцом и ребенком).

Как показали исследования известного советского этнографа М. О. Косвена, главная роль в церковном обряде крещения и на крестинах принадлежала не отцу новорожденного, а крестному. В народном обычае эта роль не ограничивалась восприемничеством, а продолжалась в течение всей жизни крестного отца и крестника и особенно возрастала при заключении брака и во время свадьбы крестника. Проанализировав роль и функции крестного отца в народной практике, Косвен установил, что крестный отец явился заменой материнского дяди — весьма видного персонажа архаического народного быта, возникшего в эпоху перехода от матриархата к патриархату и стойко сохранявшегося в последующем[97]. Таким образом, несмотря на церковное название, крестины представляли совершенно отчетливый реликт древнеславянской семейно-родовой обрядности, сохранившейся до середины XIX в. В них мы снова встречаемся с ранними сакральными действиями и воззрениями, цель которых обеспечить ребенку благополучие, здоровье, необходимые в жизни качества и свойства.

При рассмотрении семейных обрядов, сопровождавших формирование повой семьи, важно отметить, что со времени введения христианства православное духовенство постоянно боролось за внедрение в массы формально-церковного акта закрепления брака — венчания, точнее, «венчального единобрачия».

С течением времени церкви удалось превратить венчальную обрядность в необходимую часть брачного ритуала. Однако в народной крестьянской среде венчание без свадьбы не считалось настоящим бракосочетанием.

Свадьбе принадлежало важнейшее место в цикле семейных обрядов. Хотя она в большей степени, чем другие семейные обряды, была лишена церковного элемента, но, как и другие обряды этого цикла, оказалась насыщенной архаическими поверьями, суеверно-бытовыми пережитками, магико-предохранительными приемами.

Назначение многочисленных религиозно-магических действий, которые здесь не имеет смысла перечислять, сводилось к двоякой цели: во-первых, уберечь молодых от порчи и, во-вторых, придать им достаток, здоровье и способность к продолжению рода. Вера в порчу молодых колдунами во время свадьбы имела повсеместное распространение. Поэтому невесту перед венцом обвязывали под платьем крестообразно рыболовной сетью или втыкали в одежду крест-накрест булавки. Когда молодых вели в церковь, дружка произносил молитвы и обмахивал жениха и невесту платком, как бы отгоняя нечистую силу. Чтобы молодые жили богато, их сажали перед венцом на вывороченную шубу (символ богатства), в углы сундука с приданым невесты клали деньги. Из церкви возвращались окольной, более длинной дорогой, «чтобы молодым жить дольше». Когда молодожены приезжали домой, их угощали обрядовой едой, символизировавшей их соединение или долженствовавшей сообщить определенные свойства их потомству. Например, молодым давали сложенные вместе горбушки хлеба, молоко с клюквой, чтобы дети родились белые и румяные. Многие из этих культовых действий ко второй половине XIX в. превратились в приметы, да и те постепенно утрачивали свою роль, так как перестали соответствовать действительности, но в шуточной форме некоторые из них дожили до настоящего времени.

Влияние церкви на обрядность свадьбы сказалось в том, что свадебные периоды (в рамках выработанного народной традицией срока) прикреплялись к некоторым церковным праздникам: осенние свадьбы — к покрову, кузьминкам, Казанской; зимний цикл свадеб — к периоду от крещения до масленицы, весенний — к Фоминой неделе, или Красной горке. Хотя они и совпадали с церковными датами, однако не могут быть целиком выведены из церковного календаря.

Обряды похорон и поминок донесли до конца XIX в. реликты дохристианских представлений о покойнике, раскрывающие архаическое, примитивное понятие о душе и ее участи в потустороннем мире, а также пережитки семейно-родового культа предков.

В похоронно-поминальном культовом комплексе, тесно связанном с верой в загробную жизнь, обнаруживаются следы древнейшего взгляда на душу как на некую материальную субстанцию. Отношение к душе как к материальному существу проявлялось в заботе об удовлетворении якобы присущих ей потребностей в питье, еде, омовениях, т. е. душа наделялась свойствами живого человека. Этими представлениями были обусловлены и некоторые культовые действия, длительно удерживавшиеся в быту крестьянства. Так, после смерти человека обязательно ставили к иконам чашку с водой, чтобы душа покойника могла омыться (иначе пойдет по мытарствам нечистая). Туда же клали кусок хлеба, который должен был пролежать шесть педель, так как покойник, по поверьям, в течение этого срока каждую ночь приходит домой и питается оставленной пищей[98]. Кроме того, ряд моментов погребальной обрядности свидетельствует о сохранении чувства страха перед умершим, которое вытекает, как это установлено С. А. Токаревым, из боязни «нечистоты» и магического вреда покойника[99]. Тело покойника омывали и наряжали родственники и соседи, а чаще особые омывальщики — дедушка-умывальщик, не имеющий «греха», или старая дева, черничка. При этом соблюдались некоторые меры предосторожности: удалялось подальше от жилья все то, что соприкасалось с трупом. Для омовения употреблялась специальная посуда, чаще глиняная, которую выбрасывали в овраг или яму за село, иногда разбивали. Места, где ее бросали, считались страшными. После похорон избу мыли («вымывали смерть из избы») и окуривали помещение ладаном.

Наряду с древними анимистическими воззрениями и магическими действиями похоронно-поминальный культ включал и привнесенные позже элементы христианского вероучения и церковного ритуала. Умершего клали на лавку «под образа»; в руки ему давали «рукопись» — отпущение грехов. Над покойником читали «Псалтырь».

В народных поминальных обрядах и сроках прослеживается сильное влияние христианских представлений о загробном существовании и загробном воздаянии. По поверьям, после смерти человека происходила борьба — «торги» за его душу между ангелами и дьяволами; считали, что дух, который, впрочем, не отграничивался от тела, уходит от человека и ангелы носят его шесть недель по тем местам, где умерший грешил. На третий, девятый, двадцатый и сороковой день, по церковному учению, душа ходит к богу на поклонение, после чего является на суд, где происходит взвешивание на весах ее добрых и злых дел. Поэтому и поминки устраивались непосредственно после похорон, а также на третий, девятый, двадцатый, сороковой день и через полгода.

Представления о мытарствах перед «божьим судом», о самом суде божьем, о взвешивании на весах грехов и добродетелей, о переправе праведников в рай через огненную реку соответствовали христианскому учению. Рай рисовался в конкретных образах: обетованной землей с горами и садами. Однако представления о втором пришествии и вечной жизни были смутными и неопределенными.

Наблюдатели отмечали особое усердие в исполнении крестьянами поминальных обычаев. Поминальный обряд, как и крестины, есть основания рассматривать как остаточную форму семейно-родовой трапезы (позднее общинной), о