Из тьмы - Елизавета Викторовна Харраби

Артемий и сам стал внимательно осматривать свою недоношенную копию. Сутулый, нескладный, с взъерошенными волосами цвета ржавчины. Белое лицо, алые щёки. Синяя клетчатая рубашка испачкана в пыли и слюне (в него плевали?). Опущенная голова, дрожащие поджатые губы. Бледная ладонь в конопушках закрывала мокрое от слёз лицо. Чего Тёма ожидал от бедного забитого сироты с психологической травмой, такого же, как он сам?

Ян развернулся и побрёл домой. Тёма смотрел ему вслед. Ян шатался и спотыкался на каждом шагу. Он даже не обходил лужи, поэтому ботинки его вмиг стали мокрыми. И тут Тёма вспомнил, что у того зрение минус пять. Очков на дороге Ян так и не нашёл. И сейчас он почти ничего не видит.

Суровое лицо Тёмы сразу размягчилось. Ему вдруг стало жаль младшего брата.

— Погоди! — крикнул он Яну вслед, но мальчик не обернулся.

Тёма бросился догонять брата. Ян мельком оглянулся, вытер слёзы и значительно ускорил шаг (видимо, уже машинально), однако Тёма вскоре настиг мальчика и преградил ему путь.

— Извини, — сказал старший, пытаясь отдышаться, — я не собирался…

— Вс-всё в порядке, — тихо ответил Ян, — это б-было вполне справедливо.

— Нет, вовсе нет, — перебил Тёма, — я только хотел, чтобы ты знал, что тебе не за что благодарить меня. Я должен был тебя защитить и защитил. Но больше не буду. Самому пора учиться давать сдачи. — Он грубо потрепал брата по густым огненным волосам и добавил: — Пойдём домой, бестолочь!

***

В тот же вечер напали на Олю Субботу. Рано или поздно это должно было произойти: её строгий отец давил на девочку всё больше, призывая к чтению Торы и покупке длинных платьев, на что своевольная дочь реагировала, как и всякий бунтующий подросток. Юбки становились лишь короче, шпильки выше, сигареты дороже, макияж вульгарнее. К пятнадцати годам Оля успела перепробовать десять видов алкогольных напитков, три раза начать и бросить курить, перецеловаться с двадцатью двумя парнями, а домой теперь возвращалась за полночь и отключала мобильный телефон после десяти вечера, чтобы разгневанный отец не мог дозвониться.

В отличие от Яна, на Оленьку напали на другом континенте — в северной Африке, куда непослушная дочь устремилась вместе с мамой в последнюю неделю учебной четверти с чемоданами, полными купальников и тюбиков с солнцезащитным кремом. Накануне поездки Оля снова разругалась с отцом, и смекалистая мать предложила юной бунтарке «развеяться и посмотреть рыбок» на Красном море. В тайне от папы купили билеты и улетели в Египет. На второй день отпуска Виктория Суббота подыскала себе курортного кавалера, а Оля улизнула из отеля после ужина и пошла прогуляться вдоль морского берега. Своим неразумным и неосторожным поведением она и спровоцировала двух местных затащить её в ночной клуб, напоить, увезти в Каир и продать мафии.

Друзья и родственники искали её двое суток, но безуспешно. Все эти два дня девушку держали в грязном тёмном подвале без еды и питья, перетаскивали из одной комнаты в другую, то оставляли одну, то швыряли в клетку к другим похищенным девушкам, били больно, но без синяков и крови, и не прикасались к лицу — таковы были инструкции свыше. Красивых рабынь готовили на продажу, нельзя было портить их внешний вид.

Тут из соседней комнаты донеслись приглушённые мужские голоса. Судя по разнообразию тембров, там находилось не менее четырёх мужчин. Оля Суббота прислушалась, но ничего не могла разобрать. Дверь соседней комнаты на время открылась: на порог вступил ещё один человек. На этот раз Ольга смогла различить несколько фраз.

— Чего ж твой босс сам не пришёл поговорить?

— Напомни-ка, кто именно его послал.

— Так он от самого́!

— От Карденберга? Неужели?

— Да, всё так.

— А ты, бишь, его новый головорез? И как же так полу…

Дверь захлопнулась. Страх выворачивал заложницу наизнанку и не оставлял ей сил ни на голод, ни на раскаяние. Ни о чём не хотелось думать. Нужно было бежать. Как? Где она находится? Её так накачали наркотиками, что она не чувствовала даже подушечек пальцев и не могла нащупать стену, а о крике речи тем более не шло. Она снова заснула на пять минут или на десять часов — определить было трудно.

Разбудили её громкие шаги. Из соседнего помещения вышли люди. Оля открыла глаза и на этот раз смогла что-то разглядеть. Сквозь полупрозрачную ткань мешка она увидела силуэты шестерых мужчин. Впереди шёл круглый малорослый человек в чёрном плаще, вслед за ним плёлся высокий араб, сжимая в руке дипломат. Шёл он в сопровождении дул автоматов, направленных двумя чернобородыми здоровяками на обе его скулы. Остальные мужчины, замыкавшие шествие, стройно шагали бок о бок также в компании заряженных пушек.

— Я же сказал, произошла ошибка, — бормотал на уверенном русском высокий араб. — Мне велено было доставить образцы. Дальнейшие дела вы обсуждаете напрямую с Карденбергом.

— Мы очень ждали Карденберга, — заговорил мужчина в плаще. — Даже подарок ему приготовили. Он давно такой хотел. Махир, покажешь наш бриллиант? Прошлой ночью доставили. Ты и передашь её Шамилю.

Ольга услышала приближающиеся шаги. Её схватили и прямо в мешке потащили в холл, где сидели бандиты. Мешок бросили на пол и развязали. Девочку, как игрушку, вынули и посадили на холодный заплёванный пол подвала. Она подняла глаза на араба. Тот, мучительно поморщившись, отвёл взгляд.

— Что это? — в пустоту бросил он. — Зачем?

Человек в плаще ему объяснил. Идея показалась головорезу Карденберга отвратительной и пугающей.

— Ты у нас человек морали, я посмотрю, — ухмыльнулся собеседник. — А что ж такие грязные дела делаешь, а, Дамир? Вижу, наш бриллиантик тебе пришёлся по душе. Другие драгоценные камушки смотреть будем?

Дамир напрочь отклонял предложение посмотреть остальных рабынь, думая лишь о том, как бы покинуть это место живым. Он то и дело задерживал взгляд на скулившей Ольге, которой после каждого испуганного писка давали пощёчину. Араб чуть было не накинулся на него в гневном исступлении, но в последний момент опомнился и подавил эмоции. К Ольге возвращалось живое сознание. Она поняла, что иностранец с чемоданом в руках отличался от остальных мужчин в комнате. Он мнился ей добрым. Хотя добрым ныне зовут всё злое, но красивое. Может быть, араб мог бы вызволить её? Вот сейчас бы он оглушил человека в плаще, отнял автомат у одного из верзил, перебил всех до единого, забрал её и увёз из зловонного притона. Но взгляд заморского головореза вдруг сделался хищным, жестоким, бешено-звериным. Ему в голову впилась, как червь, грязная мысль,