Как я год жила по Библии - Рейчел Хелд Эванс

Я рада, что ношу библейское имя. Имя древнее, как пастушка из Харрана – женщина, пленившая Иакова настолько, что он готов был семь лет служить ее отцу в обмен на ее руку; женщина, так страстно желавшая иметь детей, что ради этого прибегала к мандрагоре и торговалась с Богом; женщина, решившаяся украсть идолов своего отца и спрятать их в седельной сумке; женщина, испустившая последний вздох в родах на обочине дороги; женщина, гробница которой пережила забвение, завоевания, землетрясения, мятежи и стала одной из самых почитаемых святынь Святой Земли.

Прекрасная, ревнивая, неистовая Рахиль. Рахиль, так страстно стремившаяся завоевать место в мире единственным известным ей путем. Рахиль, которая победила – пусть победа и стоила ей жизни.

В истории Рахили я подмечаю детали. Еще в детстве я слушала ее, затаив дыхание, с широко раскрытыми глазами, и, казалось, далекое прошлое становится близким, как вчерашний день. Порой мне хотелось большего – оказаться там, под пологом Красного шатра из книги Аниты Дайамант, где Дина слушает историю своей семьи от четырех матерей, Лии, Рахили, Валлы и Зелфы, и ощутить, как «мама сжимает мое лицо в ладонях и говорит: поклянись, что не забудешь».

Мы легко припоминаем рассказы Писания, в которых говорится о победах – о выигранной битве, сраженном великане, расступившихся водах моря. Но, при всей славе и блеске Библии, есть в ней и тьма – тьма, которую замечаешь, лишь если читаешь внимательно, тьма, скрытая в тени, в шепоте, между строк или в скупых строках рассказов о женщинах.

Поиск библейской женственности привел меня к этим рассказам поздно вечером, когда Дэн уже давно спал, а я занималась своими изысканиями, лежа в постели, так что стопки Библий, комментариев и блокнотов грозили вытеснить с супружеского ложа нас обоих. Самая мрачная из этих историй проникла в мои сны, и наутро я проснулась в страхе, с ощущением, что мне поведали какой-то ужасный секрет.

Эта история относится к периоду Судей, когда в Израиле царило безвластие и беззаконие.

Был человек по имени Иеффай из Галаада, сын блудницы. Законные сыновья его отца изгнали его из города; он набрал себе дружину удальцов и обосновался в земле Тов. Должно быть, Иеффай заслужил репутацию доблестного воина, ибо много лет спустя, когда Галааду грозила война с аммонитянами, старейшины призвали Иеффая и попросили его возглавить войско.

Иеффай напомнил, что они же и изгнали его из города; они ответили, что готовы признать его своим правителем, если он того захочет. Возможность царствовать над теми, кто когда-то его унизил – против такого искушения Иеффай устоять не мог. «Был на Иеффае Дух Господень» (Суд 11:29), когда он бросил свою дружину на врага; в этот миг он дал клятву Богу: «Если Ты предашь Аммонитян в руки мои, то по возвращении моем с миром от Аммонитян, что выйдет из ворот дома моего навстречу мне, будет Господу, и вознесу сие на всесожжение» (ст. 30).

Дальше текст рассказывает, что Бог в самом деле даровал Иеффаю победу. Вместе со своими воинами Иеффай захватил двадцать аммонитянских городов, и вражескому царю пришлось запросить мира. Но когда Иеффай вернулся домой, покрытый потом и славой – «вот, дочь его выходит навстречу ему с тимпанами и ликами» (ст. 34). Дочь Иеффая была девственницей и единственным его ребенком. Имя ее в Библии не приводится.

Увидев ее, Иеффай разорвал на себе одежды и зарыдал. На первых этажах иудейских домов обыкновенно устраивался хлев для скота: он-то был уверен, что навстречу ему первой выйдет какая-нибудь домашняя скотина! Иеффай рассказал дочери о клятве и сказал, что нарушить ее не может. Девушка мужественно приняла свою судьбу. Попросила лишь отсрочки на два месяца, чтобы побродить по холмам и оплакать вместе с подругами свою горькую участь.

В отличие от хорошо знакомой нам истории Исаака, эта история не окончилась божественным вмешательством. Иеффай выполнил свой обет: убил дочь во имя Божье. Ягненок не заблеял в кустах, ангел не остановил его руку, и от дочери Иеффая не осталось ни имени, ни гробницы.

Но женщины Израиля ее не забыли.

«И вошло в обычай у Израиля, – заключает повествователь, – что ежегодно дочери Израилевы ходили оплакивать дочь Иеффая Галаадитянина, четыре дня в году» (ст. 39–40).

Они не смогли спасти ей жизнь, но смогли защитить ее память, вспоминая и рассказывая ее историю – год за годом, четыре дня в году, на некоей таинственной церемонии, быть может, в тех самых горах, где дочь Иеффая оплакивала свою неминуемую смерть. По всей видимости, эта традиция сохранялась и во время написания Книги Судей. Но безжалостное время стерло ее: дочери авраамических религий не вспоминают больше о дочери Иеффая.

Мне захотелось восстановить этот обычай – хотя бы для себя; и я пригласила подругу Кристину почтить вместе со мной память женщин-героинь «темных» библейских текстов.

Быть может, от женщины, время от времени именующей мужа «господином», такое предложение прозвучало странно. Но Кристина достаточно эксцентрична, чтобы принять его всерьез. Молодость и мечтательность соединяется в ней с острым умом и удивительной силой и цельностью чувств: ее смех может вас застать вас врасплох, гнев – всерьез напугать. Кристина выросла в очень благополучной и любящей семье, укрытая от всех внешних треволнений: сейчас она только постигает социальные условности – и обычное вежливое лицемерие южной культуры, к которому все мы с детства привычны, порой дается ей нелегко.

Однажды мы с Кристиной были в гостях у третьей нашей подруги Меган, заворачивали подарки для рождественской елки в церкви. Я сделала Меган комплимент, заметив, что в доме у нее удивительно чисто и приятно находиться.

– Ох, ты бы только видела, что творится у меня в гардеробе! – ответила Меган. – Туда я все запихиваю, когда приходят гости!

– А можно посмотреть? – спросила вдруг Кристина.

Меган, которую этот вопрос застал врасплох, разрешила.

Кристина зашла в спальню, открыла гардероб, посмеялась над тем, что там увидела, а потом вернулась в комнату и сказала:

– Ну да, там полный беспорядок. Но я же не перестану из-за этого с тобой дружить!

В этом – вся Кристина.

К церемонии мы готовились несколько недель: Кристина трудилась над деревом и красками, я – над стихами и прозой. Наконец, перед самым Рождеством, когда повсюду уже светились елки и свисали с окон бумажные снежинки, Кристина пришла ко мне с тяжелым пакетом. Мы поставили посреди гостиной кофейный столик, сами сели перед ним на полу и начали церемонию.

Начали мы с дочери Иеффая, чья история и навела меня на мысль почтить женщин так, как делали когда-то жены и девы Израильские. Я прочла ее историю из Книги Судей 11, а затем – короткое стихотворение Филлис Трайбл о трагической судьбе этой девушки. Кристина поставила на кофейный столик высокую и тонкую восковую свечку, зажгла, и мы произнесли хором: