Олимп - Дэн Симмонс

Ахилл медленно тянется к богоубийственному клинку за поясом.

– Глядите! – восклицает Гефест, многократно усилив свой голос.

На сей раз блестящий прибор проецирует квадрат шириной в сотню ярдов перед очами Демогоргона и сотен других исполинских существ, озарённых огнями лавы и окутанных вулканическим дымом. Экран девственно пуст, если не считать помех и частого «снега».

– Чтоб я сдох! – рычит бессмертный, запамятовав, что каждое его слово отчётливо разносится вокруг.

Он подбегает к устройству и сгибает несколько металлических прутьев наподобие кроличьих ушей.

Внезапно экран заполняет яркое изображение. Это голографическая проекция – весьма глубокая, совершенно трёхмерная, в ярких красках, она скорее напоминает громадное окно в настоящую Залу Богов. Картинку сопровождает объёмный звук: Ахилл даже слышит, как шуршат по мрамору сотни и сотни олимпийских сандалий. Когда Гермес потихоньку выпускает газы – об этом тут же становится известно собравшимся обитателям Тартара.

Титаны, титанессы, возницы, насекомовидные целители, часы и прочие безымянные чудища, за исключением Демогоргона, громко ахают на разные нечеловеческие голоса, не столько поразившись неучтивости Гермеса, сколько силе и жизненности возникшего изображения. Лента проекции расширяется и замыкается в кольцо, создав необычайно мощную иллюзию присутствия в Зале Собраний среди бессмертных. Мужеубийца хватается за клинок, веря, что Зевс, восседающий на золотом престоле, и тысяча олимпийцев непременно услышат шум, оглядятся и заметят чужаков, сбившихся в кучу среди зловонной мглы Тартара.

Но боги не оборачиваются. Это не двусторонняя связь.

Громовержец (чей рост достигает сейчас пятидесяти футов) склоняется вперёд, обводит мрачным взором шеренги богов, богинь, Судеб, Эриний и начинает вещать. Сквозь архаичный ритм размеренно падающих слогов быстроногий явственно различает свежеприобретённое, доведенное до крайности чванство:

Возрадуйтесь, небесные владыки,

И разделите с вашим господином

Величие его и торжество!

Теперь я всемогущ, мне всё подвластно!

Одно лишь человеческое сердце

Неугасимо рвётся к небесам

Костром сомнений, вымученных просьб

И яростных укоров и грозит

Неподчинением и мятежом

Державе нашей, созданной на вере

И страхе, столь же древнем, как и ад.

Я сыплю на него свои проклятья,

Как хлопья снега на седой утёс,

Пока не облеплю, и разражаюсь

Кипучим гневом, а оно ползёт

По кручам жизни, ранящим его,

Как ранит лёд идущих без сандалий;

И всё-таки оно не поддаётся

Своим несчастьям, но ещё поддастся!

Внезапно Зевс поднимается. Он излучает такое сияние, что тысяча бессмертных богов и один кратковечный человек в душном костюме хамелеона, незримый для остальных, но видимый на экране Гефеста всем наблюдателям из Тартара, испуганно пятятся, внимая речам Кронида:

Наполни ж нам Дедаловы фиалы

Божественным напитком, Ганимед!

И пусть из почвы, затканной цветами,

Возникнут звуки триумфальных песен,

Как возникает из земли роса

При первых звёздах: пейте, пейте, боги!

И пусть нектар, бегущий в ваших жилах,

Струится духом радости для вас

И ликованье прозвучит певуче,

Как Элизийский ветерок.

А вы служите мне, окутанные дымкой

Лучистого желания, в котором

Сольются наши духи воедино,

Как только стану я единым Богом,

Всесильным, Всемогущим и Живым,

Владыкой Вечности!..[76]

Гефест отключает бронзово-стеклянный проектор. Гигантское окно, на время превратившее бездну Тартара в Залу Богов на Олимпе, мгновенно захлопывается, оставив титанов среди пепла, потоков лавы и смрадного багрового мрака. Расставив ноги для устойчивости, Ахиллес поднимает щит и выбрасывает перед собой богоубийственный клинок, потому что не имеет понятия, что будет дальше.

Несколько бесконечно долгих мгновений ничего не происходит. Грек ожидает воплей, криков, требований подтвердить увиденное и услышанное; Титаны должны зареветь, а целители – забегать по скалам, однако сотни гигантских фигур сидят не шелохнувшись и не издавая ни звука. Пронизанный багровыми отсветами лавы здешний воздух настолько мутен от вулканического дыма и пепла, что мужеубийца молча благодарит богов – или кого-нибудь в этом роде – за очки термокостюма, позволяющие чётко видеть всё, что творится вокруг. Мужчина исподволь косится на Брано-Дыру, открытую, по словам Гефеста, самой богиней Никтой. Пятидесяти футовый портал по-прежнему на месте, примерно в двух сотнях ярдов. Если завяжется схватка, если Демогоргон решит закусить бессмертным карликом и ахейским героем, быстроногий намерен броситься к Брано-Дыре, пусть даже на каждом шагу ему придётся прокладывать себе дорогу по трупам титанов и чудовищ.

Молчание затягивается. Среди уродливых утёсов и ещё более уродливых разумных тварей злобно воют чёрные ветры. Вулканы кипят, изрыгая лаву, но Демогоргон не издаёт ни слова.

В конце концов он изрекает:

– СЛУЖИТЕЛЬ ЗЛА В ЛЮБОМ ОБЛИЧЬЕ – РАБ. ТАКОВ ЗЕВС ИЛИ НЕТ – НАМ НЕИЗВЕСТНО.

– Какого зла?! – рычит титан Крон. – Мой сын помешался! Он узурпатор из узурпаторов!

Голос Реи, матери Громовержца, звучит ещё громче:

– Зевс – раб своих желаний. Земли отступник он, изгой Олимпа и должен сам испить поток неисцелимых зол за собственное вероломство. Пусть в наказание висит в аду, прикованный алмазными цепями.

Тут вмешивается Целитель-чудовище; Ахилл с изумлением слышит в его речах довольно женственные нотки.

– Зевс перешёл все грани. Поначалу он подражал самой Судьбе, а после стал глумиться.

Один из бессмертных часов рокочет с вершины каменного обрыва:

– Для Гибели нет имени ужасней, чем самозванец, Зевс.

Быстроногий хватается за ближайший затрясшийся валун, испугавшись, что вулкан за спиной Демогоргона вдруг начал извергаться, но это всего лишь приглушённый ропот собравшихся.

Тут подает голос брат Крона, косматый Крий, стоящий посреди потока расплавленной лавы:

– Пусть узурпатор подлый погрузится в безбрежную пучину разрушенья, какое самолично породил! Я сам взойду на солнечный Олимп, откуда правил миром вместе с вами, и утащу обманщика в Тартар: мы разом в преисподнюю слетим, как падают стервятник и змея, сплетённые в клубок нерасторжимый.

– Твоё слово, ужасный призрак! – восклицает многорукий возница, обращаясь к Демогоргону.