20 см - Александр Кормашов

Готовили еду, убирались, гладили, пытались вырастить некий куст на подоконнике, а в ванной варили мыло. Мало кто задавался вопросом, почему в последнее время так много домохозяек начали варить мыло, но, к счастью, секрет начинал потихоньку раскрываться. Под видом варки мыла, они изготавливали духи. И, спрятав флакон в бруске мыла, передавали его очередной заказчице. И как-то сразу стало понятно, почему в мужском туалете театра «Сферикон» возле раковин лежат поломанные куски мыла. Это уборщицы переносят их из женского туалеты, где таких запасов в избытке.

Сегодня подозреваемая вела себя нервно. Она по несколько раз в день ходила в один и тот же магазин, а потом будто медлила возвращаться домой. Дома ждал её муж. Сам он никуда не выходил. Как будто залёг на дно. Возможно, он что-то знает, догадался Гаврон. Возможно, он в курсе о введении плана «Роза», а то и сам крышует весь бизнес. Может, даже по всему городу. Кто-то ведь должен это делать, а столь важный чин ТСС имеет для этого все возможности. Гаврон просто нюхом чуял, что напал на верный след, и уже был не прочь представить, как ему на погоны падает очередная звезда. Хотя следовало быть осторожным. Разоблачить такого «крышевателя» в рядах органов — дело политическое.

Когда подозреваемая в очередной раз отправилась в магазин, Гаврон не выдержал и пошёл следом. Хотел удостовериться лично. Всё верно. Сумка для продуктов у неё довольно необычная. Такое ощущение, что она заходит в магазин с полной сумкой, а выходит с пустой. После закрытия магазина Гаврон собирался придти туда с ордером и разломать на части все куски мыла, которые лежали на полках.

XIV

— Последняя оптическая иллюзия в том и заключается, что никакой воронки на Земле не существует. Её нет! Она существует лишь в вашей голове. И при этом никто!.. никогда!..

Уличный фокусник сидел на скамейке в сквере напротив здания Дома слова и слушал уличного же проповедника. Оба считали, что здесь находится то место силы, через которое можно достучаться до сознания живущих на земле муравьёв. Лишь фокусник как будто доказывал, что муравьи и не муравьи вовсе, раз его тело может совершать эволюции и принимать формы, критически недоступные пузырчатому телу муравья, а проповедник настаивал, что в мире не существует воронки, кроме как той, которая наблюдается в общественном сознании муравьёв, равно как и в сознании каждого муравья по отдельности. Правда, снаружи или, как минимум, вокруг одного сознания воронка всё же была, потому что голова проповедника имела заметную конусообразную форму, даже похожую на воронку, так что фокусника всё время подмывало подпрыгнуть и проверить, а не зияет ли в затылке у проповедника дыра. Но вставать и подпрыгивать было лень. Фокусник расслабленно сидел на скамейке, в то время как его конкурент стоял и балансировал на шаткой переносной ораторской тумбе, которая при каждом неосторожном жесте или громком выкрике скрипела и шаталась.

— И при этом никто!.. — продолжал выкрикивать проповедник, — никто и никогда не сумеет выбраться из другой, из гравитационной воронки, в которую погружён любой объект нашей земной вселенной. И также никто!.. никогда!.. не сможет самостоятельно понять, затягивает ли его эта воронка вглубь или выкидывает наружу.

Фокусник давно раскусил своего конкурента как дешёвого шарлатана, ибо он тот был корыстен. За небольшую плату он соглашался обследовать организм какого-либо муравья и сказать, втягивает ли его воронка в себя или выкидывает наружу. Всем выкидываемым он шепотом предлагал присоединиться к подпольной религиозной организации.

Фарн-а-1д и её друг, молодой муравей, студент театрального училища, тоже сидели в сквере на скамейке. Вчера они успели поссориться и теперь встретились, чтобы выяснить, будет ли это свидание последним. Молодой муравей был хмур и покусывал кончик усика. Он-то был реально влюблён. Влюблён как в само тело, так и во всё запахи Фарн-ы-1д, и она это чувствовала, а не соглашалась мириться только потому, что хотела как можно дольше продлить сам процесс примирения. Молодой муравей подобных тонкостей не ловил. Сегодня вообще был не его день по части улавливания смыслов. Утром на семинаре по сценической речи студентам объяснили, что все сказанные слова врут. А произнесённые со сцены — вдвойне. Главное, правильный речевой поток.

Фарн просто проезжал мимо. Самые дорогие заказы своим самым важным клиентам он отвозил лично, никому не передоверяясь. Вот и сейчас на полу небольшого фургончика лежали детали деревянной лестницы, каждый предмет которой упакован в плотную золотистую бумагу и обклеен фирменной лентой. Остановившись на перекрёстке, Фарн увидел свою дочь, сидящую на скамейке в сквере рядом с незнакомым молодым муравьём.

Эйнион тоже находился в сквере. В последнее время он считался идущим на поправку. Перестал часами монотонно бубнить в микрофон, с аппетитом ел кашу, с любопытством вертел вокруг себя головой, и поэтому главный врач разрешил ему прогулки вне стен заведения. Разумеется, под строгую ответственность помощника санитара, катившего кресло-каталку. Отправлялись они неизменно втроём. Помсанитара уже никуда не ходил без своей подруги, впрочем, изначально не признававшей никаких запретительных стен.

Ездить в сквер возле Дома слова Эйнион захотел сам. Это место пробуждало в учёном воспоминания о его детстве и юности. Когда он ещё ходил. Он и сейчас мог ходить, но по-прежнему не хотел расставаться с каталкой. Зато теперь испытывал искушение, и это было как для завязавшего алкоголика — выпить. Он всё отчётливее испытывал позыв встать и решительно пересесть на скамейку. Его задняя точка, как он чувствовал, уже сильно соскучилась по чему-то деревянному, жёсткому и врезающемуся.

Помсанитара и его подруга всегда садились на одну и ту же скамейку, под деревом, а каталку с учёным использовали для того, чтобы перегородить к ним подход, чтобы никто не садился рядом. Там они ели мороженое, облизывая твёрдую белую выпуклость вафельного рожка, а подруга ещё и прокачивала ногами, асинхронно показывая миру красные подошвы всех своих четырёх туфель. От этих эротических вспышек у Эйниона начинала кружиться голова.

Впоследствии никто из находящихся непосредственно в сквере или поблизости так не мог прийти к единому мнению, что же это в реальности было. Хотя все ясно и воочию видели, как в сквер вошёл сам Мирмиколеон и после некоторых колебаний направился прямо к тумбе, на которой стоял и выступал проповедник. Тот же первым и заметил президента. Онемел, окаменел, побледнел. Даже сквозь одежду почудилось, как он прямо на глазах становится гипсовым.

Фокусник развернулся в том направлении, куда смотрел проповедник, и медленно приподнялся. Потом отвернулся, сел и, прищурившись, начал смотреть куда-то вдаль,