Сестромам. О тех, кто будет маяться - Евгения Некрасова

Тягучие два месяца старухе не получать пенсии без документов. Без паспорта не бывать пенсионному удостоверению, без пенсионного – льготному и проездному. Паспорт за пенсионное, пенсионное за льготное, льготное за проездной. Тянет-потянет Ангелина Ивановна – вытянуть не может. Почему два месяца, почему не десять дней? – почемучила Ольга. А потому что отделение, где старухин паспорт столовался, закрыли из-за государственной экономии. Стол под другую крышу перенесли, в соседний район, в другой милиции накрыли, а там – как везде, если не у нас столовались, так вам два месяца ждать.

Сделала старуха всё, как сказано. Заявление заполнила, казну госпошлиной в сберкассе пополнила, в подвале на документ сфотографировалась. Отдала всё в фанерное окошко. Тётка, за ним спрятанная, была похожа на Ольгу, только красилась в светлый. Она приняла паспортные бумажки, а на временное удостоверение старухиной личности не нашла бланков. Ладно вам бабушка, зачем вам, никуда всё равно не ходите, телевизор, небось, смотрите, на лавочках с другими одуванчиками растёте. Ждите своего главного документа положенный срок. Тут Ангелина Ивановна не стерпела и обострила, что ей некогда задом диваны с лавками протирать, не то что некоторым. От старухиных слов тётка стала свекольной и хлопнула окном к обеду. Старуха покарябала гнутыми пальцами фанерку и поехала домой. К дочери, её сыну и зятю – не отцу его.

В электричке контролёрши ей простили безудостоверенность и после прощали, знали её из дачных, да и так видно, что старуха. Дома после того случая все немного обновились. Ангелина Ивановна дальше понизилась и закруглилась спиной. Ольга ещё сильней озлобилась – из сварганенного ворами выходило, что весь город знал про её с Сашей муку. От матери Ольгино лицо теперь накрывала рябь обиды, как уже от мужа и некоторых коллег – виновников и свидетелей её унижений. Родила-вырастила – как могла так легко и скоро прилепить убийцу, – пережёвывала Ольга умом и сердцем. И навалилось на неё понимание, что, стало быть, и мать – не в опору, а в тягость, в обязательность контроля. Как муж, как сын. Ольга названивала теперь домой и кричала в трубку: «Ты что?! Ты одна?! Дверь заперта? Никто не приходил?! Куда-куда?!» Осознала вдруг, что мать – старуха, а значит – глуховата, хотя Ангелина Ивановна на слух не жаловалась, а дочери не жаловалась вообще ни на что.

Ольга нашла виновного и вгрызлась в мужа – за себя, за маму, за себя, за себя. Толстощёкий зять тут свою вину чувствовал: купил старухе телефон с крупными пятнашками-кнопками и показал, как по нотам, способ использования. Ангелина Ивановна в руках покрутила, поблагодарила и убрала в комод – далеко ли до потери. Ваню, будто блаженного, никто не трогал. Первые двое суток после тех гостей он не выходил из комнаты, мало ел и похудел, но опомнилась-пришла бабушка с тарелкой, на которой собрались макароны, котлеты и овощной салат, – и внучье регулярное питание восстановилось. И всё залаталось и поехало по-старому.

Весной у старухи, кроме гостей с документами, нашлось много дачно-одиноких дел, и это занимало её от пустых переживаний. Она резала яблоням замороженные верхушки и ветки. Чтобы удобрить, возила навоз, птичий помёт и золу в старом брезентовом рюкзаке. Будьте добрыми, детки, будьте хорошими. Она бережно полола землю вокруг них тяпкой. Тяп-тяп-тяп, добрыми и хорошими. Май откликнулся нежными цветками. Деревья бережно качались, ласково улыбались молодыми и старыми ветками, показывали на небо. Ангелина Ивановна улыбалась им, по привычке не размыкая губ, чтобы не показывать свои через-один зубы.

После труда сидела на деревянном стульчике под солнцем и яблоней, пила кефир, аккуратно заедала сушками, потом сполоснула опустевший литровый пакет из водяной бочки, прорезала ржавым ножом окошко, верёвкой привязала кормушку к яблоне и насыпала туда зёрен. На других качались: две внуковы бутылки из-под колы, Ольгина банка из-под биодобавок и корпус от ещё-маминых настенных часов, который после потерянной кукушки теперь принимал много других птиц. Ольга вручила Ангелине Ивановне красивую деревянную кормушку, которую купил муж, чтобы жене было что подарить на семьдесят восьмой материн день рождения. Старуха покрутила домик в вылепленных артритом руках, понюхала дурман свежего дерева и сложила-спрятала в бытовку (про себя пожалев, что у неё нет такого – для человеческого роста – домика). Дальше не доставала – мало ли, птицы испортят.

Два месяца вытянулись, дошли до 27-го, лебедино-змеиного числа. Фанерка пропала, тётка за фанеркой тоже. Вместо них стоял прозрачный аквариум с отверстием, через которое смотрел механизм женского рода. Он выдал Ангелине Ивановне улыбку и паспорт. Документ так хрустел свежепоглаженным бельём и играл встроенной в него радугой, что старуха сразу расписалась и поехала в храм хамов и пенсионеров. Женщина вроде Ольги, только крашенная чёрным, подержала паспорт в овальных пальцах и прохрипела, что никакого пенсионного она Ангелине Ивановне не даст. А почему? Да потому что какая пенсия тридцатилетней бабе?! Старуха помолчала, пожевала челюсть, постояла рядом. А что вы тут, ЖЕНЩИНА, стоите с 1985 годом рождения и пенсию просите?! Не стыдно, а поработать? – Ирин, так у неё и фотография такая, какая она тут стоит. – Мало ли, может, у неё эта болезнь, ну, когда рано старятся! – А фотография? – Антонина Романовна, у вас работы мало? – Женщина, все вопросы – в паспортный стол! – Идите, не задерживайте очередь.

В электричке Ангелине Ивановне снова простили контролёрши.

С порога «старуха» увидала женский механизм в аквариуме. Он светился и скалился. Ангелина Ивановна повернулась и тихонько потяпала до остановки. Решила на автобусе с пересадкой, зато до самого дома. К дочери, внуку – её сыну, и зятю, не отцу его.

4.

Ольга почемучила мать про паспорт, почемучила мать про пенсию – ничего не могла выудить. Тогда заговорил документ. Если бы он мог рассказать всё с самого начала – такого рода бумажки любят конкретику, – он бы начал с мыльного утра, в которое проснулась Вероника, описал, как она пописала, потом долго мылась в душе, брилась, потом вытиралась, дальше долго сушилась феном, накручивала чёлку, думала о том, что ещё совсем недавно её называли феноменом класса – а теперь она прозябает и зябнет (действительно поёжилась), как появился Саня и пристроился сзади, как Вероника ухватилась за раковину, но та качалась, тогда она ухватилась за полочку и всё попадало нафиг. Ну что ты за чмо? – это в таз с замоченным бельём угодили Санина электрощётка и Вероникины линзы. Ругались-матюгались, Саня рукоприложился, потом на коленях просил прощения и пробовал лизаться, потом Вероника сушила феном намокшую блузку, одевалась, обувалась, неслась на каблуках к автобусу, не уверенная, её ли номер, потом, спросив и убедившись, что её, – в потной толпе не увидела, но почувствовала, что чьи-то ловкие, как портного, руки трогают её за грудь, и поняла, что нельзя никуда двинуться от вечно-обязательного кошмара. Наконец – остановка, бег до шарашки-конторы, скандал с Надеждой Сергеевной, очень похожей на Ольгу, только с вьющимися волосами, потом фамилии, имена, даты рождения, прописки – под размытым фильтром от слёз и отсутствием оптики, не приблизить к себе всех этих людей. В 10:47 Вероника приняла тройку за восьмёрку и записала Ангелину Ивановну Морозову 1985 годом рождения.