Хмурь - Ирина Лазаренко

Бабушка говорила, а я слушал, затаив дыхание и забыв про молоко в глиняной кружке, которое должен был пить по вечерам. Как можно пить молоко, когда тебе рассказывают про всамделишных творин, которые живут в одном мире с тобой? Может, прямо сейчас к нашему окошку примеряется гарпия, а в лесу караулит грибника мантихора!

– К счастью, Чародей не мог создавать очень уж много творин. Всякий раз, производя новый вид, он долго-долго готовился и тратил очень-очень много сил. А потом, когда новые творины получали жизнь, Чародей на много дней делался больным и слабым, – говорила бабушка, а я смотрел, как меняется её тень на стене, в свете свечи.

Когда бабушка кивала, тень становилась потешно-носатой, когда поворачивала голову – мягкие завитки её волос вытягивались на стене в длинные-длинные звенья. Иногда она протягивала руку, чтобы погладить меня по щеке. Её ладони были тёплыми и пахли мыльным корнем.

– А еще, – бабушкин голос становился глухим и торжественным, – всякий раз для создания нового рода творин Чародей должен был принести в жертву человека. Ведь чтобы вдохнуть во что-то жизненный дух, нужно его у кого-то отнять, и только у человека есть дух, пригодный для этого.

– А где он брал людей? – спрашивал я шепотом и зарывался поглубже в подушки.

Я знал ответ, но он казался мне слишком простым, неокончательным. Всякий раз, задавая вопрос, я думал, что теперь бабушка ответит как-то иначе, серьезнее, полнее, но она неизменно отвечала одинаково:

– Это были люди, которые сильнее жизни хотели того, что Чародей увековечивал в новом создании: стойкости, долголетия, свободы… И все они добровольно соглашались подарить свою жизненную силу новому роду творин. Это непременное условие волшебства.

Творины Чародея были разумными лишь отчасти – как, к примеру, собаки. За одним исключением. Созданные полвека назад существа, которые воплощали жажду познания, нынче стали такими умными и учеными, что переплюнули и людей, и варок вместе взятых.

Еще в детстве мы с Веснушкой подметили, что Хмурая сторона недолюбливает мальчишек. Нас она и принимала легче, и показывала больше, и как-то… ну просто добрее она с нами была, вот и всё. Видно, потому что она тоже деваха, и скучно ей там в одиночестве, такой туманной и всезнающей. Ни поговорить, ни сходить куда-нибудь, и всё тебе известно, что вокруг творится, никаких сюрпризов и неожиданностей. Я бы точно спятила, если б так жила. Или нет?

Словом, нас, девчонок, она привечала. Как подружек. И оставаться позволяла дольше, и общалась с нами не так, как с парнями. Мы знаем, мы их осторожненько выспрашивали. Для них Хмурая сторона была серой и суровой, она хватала их за горло и не давала дышать, даже истории толком рассказывать не хотела – только тени им выдавала, чтоб только понятно было, что к чему. А для нас она – такая добрая, что почти цветная, и рассказывает всё обстоятельно, показывает истории не только туманными силуэтами – даёт послушать обрывки фраз, иногда позволяет поймать кусочки чувств людей. Она даже может показать нам что-то интересное и забавное, не связанное с заданиями, из-за которых мы приходим.

А еще она всегда нас обнимает, встречая. Вот так – мальчишкам давит на горло, а девчонок – обнимает. Правда, это очень мокро, и волосы у меня торчат жесткой щёткой от этих туманных объятий – ну да пусть, всё равно это мило.

Мы с Веснушкой по-свойски зовем Хмурую сторону Хмарькой. И между собой, и в глаза, когда приходим. Хотя глаз-то у нее нет, конечно. Но мальчишкам за такое панибратство она бы наверняка накостыляла.

Или нет.

Интересно, наставники додумались, что Хмарька принимает женщин и мужчин по-разному? Мы с Веснушкой про свои догадки и в детстве-то не трезвонили, а когда убедились, что отличия есть – так тем более помалкивали. Но наставники и сами могли понять, что никто из девчонок не свихнулся после захода на Хмарьку. И что идти туда снова в детстве отказывались только мальчишки.

А может, никто и не понял ничего, потому что мало нас, хмурий. С самого начала было всего четверо, но одна умерла так быстро, что мы ее даже запомнить толком не успели. А Змейку на третьем году обучения забрала зимняя стынь.

Словом, знали об этом другие или нет, но мы с Веснушкой были особенные, избранные Хмарькой. Потому, ясное дело, нам должны были достаться самые лучшие, самые вкусные назначения и самая интересная жизнь. Мы даже уверяли друг друга, что Хмарька про это похлопочет как-нибудь по-своему, по-хмарьски. Понятно, что ей нет хода в солнечный мир, но все-таки она нам покровительствовала, а потому должна была найти способ поддержать нас и здесь. Волшебная она или нет, в конце концов? Поначалу вроде так и вышло, когда управитель сказал, что мне определили место при земледержце.

Не зря я так старалась проявить себя, когда выполняла то маленькое задание для него. Прям из шкуры выпрыгивала, чтоб показать, сколько пользы от меня может быть. Так выпрыгивала, что до земледержцевого ложа достала.

Но не успели мы обрадоваться, как Веснушку заслали мрак пойми куда, в варочьи земли. Хотя она очень рассчитывала на место в ближнем восточном пределе и тоже выпрыгивала там из шкуры. Но вот поди ж ты.

И очень быстро я поняла, что моя радость тоже была преждевременной. Кажется, меня взяли сюда вовсе не в качестве могучей хмурии, а только как украшение и земледержцеву постельную грелку.

Сохач и Мел, третий хмурь, определенный сюда наставниками «согласно известным им требованиям», тоже проводят дни в праздности, а ночи – в постелях разных дам. Между нами нет тайн и «слишком личных» тем, как называют это люди в замке. Попробуйте, повзрослейте в закрытой обители, где на двоих девчонок приходится девять парней – и для вас тоже не останется ничего «слишком личного».

Сохач говорит, что в череде сменяющих друг друга женщин есть что-то надрывное, и я понимаю, что тем же словом могу описать страсть земледержца ко мне. Надрывная. Быть может, не вполне искренняя. Расчетливая.

Нас троих непременно и до жути настырно демонстрируют послам, которые прибывают сюда во множестве едва ли не каждый день. Много едет их из Подкамня, я уже почти привыкла, что повсюду толкутся неповоротливые варки в расшитых рубахах и бородах-косицах. Чуть меньше прибывает посланцев из Порожек – все как на подбор, загорелые, темноглазые, белозубые, Веснушка бы при виде их потеряла сознание от восторга. Иногда еще появляются какие-то оборванцы разбойного вида, и Мел говорит, что они из Болотья.

Из нашего родного Загорья нет никого, и речей о Загорье нет совсем, словно оно пропало с карт. Из Энтаи тоже никто не едет, но тут всё ясно: появись здесь энтаец, его бы живьем сожгли, пожалуй, а вздумай Полесье отправить в Энтаю своего посла – его бы там скормили гигантским говорожабам.

Мы трое присутствуем на всех-превсех официальных приемах и ужинах, нас всячески выставляют напоказ встречным и поперечным, только что не размахивают нами на манер хоругвей. Мел – единственный из нас, кто не скучает на этих ужинах, слушает во все уши, временами вставляет словечко, а иногда еще я вижу его, беседующим с пришлыми. Не знаю, что в этом может быть интересного? Разговоры о совместной тавернской почте Полесья, Подкамня и Порожек, о торговых путях из Подкамня до озера через Полесье, о закупке руды и камней на граничных пределах, о ценах на руду и камни от варок, о ценах на краски и ткани от южан…