Война и мир. Том 3-4 - Лев Толстой

Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне вособенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог пониматьзначение предстоящей кампании.

Когда на другой день утром государь сказал собравшимся унего офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», — все уже тогдапоняли, что война не кончена.

Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил своемнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славуРоссии, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степеньславы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказатьгосударю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положениинаселений, о возможности неудач и т. п.

При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялсятолько помехой и тормозом предстоящей войны.

Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелсявыход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании приБарклае, вынуть из-под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему отом, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.

С этою целью понемногу переформировался штаб, и всясущественная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь,Коновницын, Ермолов — получили другие назначения. Все громко говорили, чтофельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.

Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передатьсвое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.

Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов изТурции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именнотогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и простотеперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый,требовавшийся деятель.

Война 1812-го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народногозначения, должна была иметь другое — европейское.

За движением народов с запада на восток должно былопоследовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нуженбыл новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимыйдругими побуждениями.

Александр Первый для движения народов с востока на запад идля восстановления границ народов был так же необходим, как необходим былКутузов для спасения и славы России.

Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие,Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после тогокак враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своейславы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего.Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.

Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всютяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда,когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена онприехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался вКиев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, какговорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его,пускали кровь и давали пить лекарства, он все-таки выздоровел.

Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни,не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную,то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, вбоку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившееего любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том,чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли ичувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. Втот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинскогосражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же деньДенисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен,предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогдатолько странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий.Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где людиубивали друг друга, в какое-нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть иобдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только онприехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокругсебя своих двух людей, приехавших из Москвы, — Терентия и Ваську, и старшуюкняжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении иболезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.

Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкалот сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому,что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимети что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго виделсебя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости,которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смертьжены, уничтожение французов.

Радостное чувство свободы — той полной, неотъемлемой,присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первомпривале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления.Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешнихобстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешнейсвободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего нетребовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечномучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.

— Ах, как хорошо! Как славно! — говорил он себе, когда емуподвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложилсяна мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нетбольше. — Ах, как хорошо, как славно! — И по старой привычке он делал себевопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе:ничего. Буду жить. Ах, как славно!

То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно,цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь неслучайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал,что ее нет и не может быть. И это-то отсутствие цели давало ему то полное,радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.