Государевы конюхи - Далия Трускиновская

— Да что ты?! — зашипел на нее земский ярыжка. — С ума съехала?..

— Стой так, стой так…

И ведь не просто в молодца вцепилась — повисла на нем, не давая повернуться. Длилось это примерно столько, чтобы «Отче наш» прочитать.

Стенька отчаянно прислушивался, но даже шагов не услышал. И чего девка вдруг испугалась, понять не мог. Зато снова раздался свист.

— Ахти мне… — прошептала Авдотьица. — Пропала моя головушка…

Скрип шагов раздался-таки! И это был весьма уверенный скрип. Несколько человек приближались, никого не боясь, не крадучись вдоль заборов, а по самой середине улицы. Тут уж Стенька, сбив резким ударом девичьи руки, вцепившиеся в борта тулупа, развернулся навстречу тем людям. И это оказались четверо стрельцов — обычный ночной стрелецкий караул с факелом, задача которого — спешить, коли кто на помощь позовет, и не допускать явных безобразий.

Авдотьица закрыла лицо руками.

— Что, девка, с женихом застали? — спросил старший и сделал знак, чтобы факел поднесли поближе к Стенькиной роже. — Гляди ты, ярыга!

— А ведь я тебя знаю! — воскликнул стрелец-факелоносец. — Тебя Степаном зовут! А я — Давыд Потапов, не признал? Ивана Нараманского полка!

— Узнаешь вас, как же, в тулупах-то! — отвечал Стенька.

Будь дело летом — он по цвету одежды безошибочно определил бы принадлежность к любому полку. Ивана Нараманского полк носил платье вишневое с черными петлицами и светло-синим подбоем, шапки имел малиновые, а сапоги, как большинство полков, — желтые.

— А ты, девка, чьих же? — спросил старший, пожилой уже стрелец, усмехаясь тому, как Авдотьица прятала в рукавицах лицо.

— Я — белянинская…

— Выманил красавицу? Так я и думал, что тут молодцы с девками шалят! — Факелоносец был рад, что вместо воров обнаружил человека совсем невинного, к тому же давнего знакомца, служилого человека.

— Пошли, ребята! — приказал старший.

— Бог в помощь! — напутствовал Стенька.

— И тебе!

Стрельцы ушли. Авдотьица, отведя от левого глаза край рукавицы, следила за ними, пока не скрылись за углом.

— Слава те Господи, пронесло… — прошептала она.

— Так ты стрельцов, что ли, испугалась?

— Дядька у меня тут служит, сердитый — страсть! Он с соседским ключником сдружился, с Поликарпычем. Как досуг, так и бежит в гости через улицу. Оттуда-то нас с тобой и видно!

Авдотьица указала на верхушку соседского крыльца, что виднелась над забором, и на темные окна справа и слева от нее.

— Так что ж ты на видном месте стала? Могли же в переулок войти!

По тому, как девка промедлила с ответом, Стенька догадался — с переулком-то дело неладно. И следующее озарение посетило его — уж не от конюхов ли, что таятся в том переулке, отводила она подозрения стрелецкого караула?

Решительно отпихнув девку, он устремился туда сам — и обнаружил полнейшее отсутствие кого бы то ни было. Не то что конюха — ни пса, ни кота, ни даже вороны, пусть дохлой!

Он встал в пень, соображая. Пусть даже Авдотьица помогла конюхам проникнуть на белянинский двор, но почему псы не залаяли? Кобели-то у именитого купца должны быть знатные!

Творилось что-то невразумительное.

— Да что ж тебя в сугробы-то понесло? — с такими словами Авдотьица нагнала Стеньку.

— Мудришь ты, девка, да не перемудри! — огрызнулся он.

Сейчас до боли недоставало факела или фонаря — поискать следов. Конюхи ночью могли и верхом выехать — как тогда. Значит, копыта отпечатались. Или, на худой конец, сапоги…

— Да не мудрю я вовсе! Я к тебе всей душой, а ты?..

Стенька подумал еще.

Коли конюхи затеяли выемку делать у купца, так на дворе бы шумно было. Да и не пошли бы они этим заниматься вчетвером туда, где дворни несколько десятков человек. Однако что-то они, подлецы, этой ночью предприняли, а в особенности — подлец Данилка Менжиков, литва треклятая! Больно было нужно государю тащить на Москву белорусский полон! Мало, что ли, этих шляхтичей голозадых сюда приплелось, когда ученых монахов из тех литовских краев зазывать стали? Едет монах с возом книг, как будто и один, а через полгода глядь: уже и родня перебралась, уже и поселилась, уже и ремеслом промышляет! И словом себя именуют «мещане», что означает всего-навсего — посадские людишки, потому что «местом» эти нехристи посад называют… А все государев любимец боярин Ртищев! Вся Москва знает — это ему без ученых монахов жизнь не мила!

Пошевелив губами, чтобы изругать Данилку Менжикова матерно, но беззвучно, Стенька повернулся к Авдотьице.

— Да и я к тебе всей душой, — сказал хмуро.

— А коли так — давай завтра к твоему куму пойдем! Я денег займу, да и тебе за услугу заплачу.

— А где ты меня завтра сыщешь? Я — человек подневольный, куда пошлют, туда и побежал!

Некоторое время они перебирали возможности. Стеньке не хотелось упускать лукавую девку. Он надеялся, что вдвоем с Деревниным разгадает ее хитрости, которые на самом деле — хитрости Приказа тайных дел. И, как ни был сердит, смирился.

Условившись, что он предупредит товарищей-ярыжек, чтобы она могла у любого спросить о нем и получить правдивый ответ, они расстались.

И, кажется, не так уж далеко отошел Стенька, и сразу же, завернув за угол, высунулся оттуда, чтобы понять — неужто она и впрямь на белянинский двор пойдет? А девка и пропала!

Словно ее корова языком слизнула!

Плюнув на всех девок и баб разом, Стенька отправился ночевать на двор к Деревнину.

* * *

Прибыв в Хамовники, Данила отпустил извозчика и пошел неторопливо. Однако всякий миг он был готов взять ноги в руки, а встречных оглядывал очень внимательно. И в каждый переулок метал острый взор — нет ли чего необходимого?..

Он еще не знал, как вызовет Соплю, как обратится к нему. Кое-что они с Семейкой заготовили полезного — то вранье, к примеру, которым Данила мог объяснить свою внезапную любовь к кулачному бою, а также объяснение на случай, если кто-то встречал его в Кремле у Аргамачьих конюшен. Причем ведь и враньем особым их выдумка не была, а просто возможным продолжением вчерашнего боя с Желваком…

Разумеется, он не помнил, в котором месте едва не сбил конем Соплю, и потому прошагал лишнее, прежде чем набрел на нужный ему забор. И то — догадался об удаче, лишь услышав показавшийся знакомым голос. Данила, старательно отворачиваясь, прошел мимо мужика в большом тулупе с поднятым воротником, но прозвучавшие слова оказались настолько любопытны, что он повернулся лицом к противоположному забору и распахнул полы шубейки, как бы собираясь справить малую нужду.

— А ты не сомневайся! — уговаривал знакомый голос длинную щель в заборе. — Жить будешь, свет, как у Христа за пазухой! Ни в чем тебе отказа не будет!