Хедвиг и ночные жабы - Фрида Нильсон

– Но ты же и так не собираешься!

– Я не собираюсь делать это сейчас! Мне холодно, и я хочу побыть дома!

– Теперь я понимаю, почему никто не соглашается с тобой встречаться!

Стейк молчит.

– В смысле?

– Ты не только толстый, но ещё и глупый!

– Я не глупый.

– Нет, глупый. Потому что если бы ты хотел похудеть, то перестал бы постоянно печь сладости! Ты сам виноват, что такой толстый!

Хедвиг разворачивается и выпрыгивает в окно. Папа Стейка даже глаз не поднимает, когда она проходит мимо. Он делает глоток пива и вздыхает.

Хедвиг выбегает из заросшего сада. Если бы не ливень, можно было бы увидеть слёзы, ручьями стекающие по её щекам. Проклятый Стейк и проклятый нож за сорок тысяч крон! Проклятый фотоаппарат, который она потеряла! Проклятые похороны, которые уже так скоро! Паника нарастает, как уровень воды в дождемере. Скоро перельётся через край, скоро будет поздно!

А что, если ей самой пойти и постучаться к Глюкману? Ну что может случиться?

Конечно, он может её убить.

Или запрёт в шкафу и будет держать там, пока она не умрёт от голода.

Или станет пичкать наркотиками, пока она не сойдёт с ума.

А может, ничего не случится. Может, он просто скажет: конечно, вот твой фотик. Фоткай на здоровьице, привет-привет.

Хедвиг бежит, бежит, она не знает, как ей быть, и вдруг резко тормозит. В двух метрах кто-то стоит и смотрит на неё.

Кто-то в тёмно-зелёном плаще. Кто-то с ведром в большой жилистой руке. Кто-то с усиками щёточкой и острыми плечами.

Глюкман.

У Хедвиг чуть ноги не подкашиваются. Волосы у Глюкмана промокли, с усов стекает вода. Он ставит ведро на землю и стирает капли с лица. Но он, видно, забыл, что руки у него вымазаны в грязи. На щеках и на лбу остаются длинные чёрные разводы.

Сама не понимая, как она на такое отважилась, Хедвиг спрашивает:

– Можете вернуть мне фотоаппарат?

Слова звучат странно. Странно, что она вдруг стоит перед ним – нос к носу – и просто говорит это.

Глюкман жуёт свой язык.

– Безобразники, – сплюнув под ноги, бормочет он. – Писают на чужие дома. Чтоб вам пусто было!

– Но я не писала, – сглотнув, говорит Хедвиг.

– Ты рядом стояла, – говорит Глюкман. – Я тебя видел. Стояла и смеялась небось.

– Нет, – отвечает Хедвиг так тихо, что из-за дождя, наверно, и не слышно.

Потом они молчат. Только небо всё бушует и стегает землю каплями, которые падают на дорогу, как маленькие бомбочки.

Хедвиг косится на ведро.

– Что у вас там?

Глаза Глюкмана сужаются. Он как будто её проверяет.

– Еда, – отвечает он. – Она выходит в дождь.

Хедвиг колеблется. Что за еда такая? Которая выходит в дождь. Вся известная ей еда продаётся в магазине или растёт на грядках.

И хотя вообще-то ей страшно, она делает шаг вперёд. Тянет шею и заглядывает в ведро.

Ничего противнее она в жизни не видела. Живот свело, воздух в лёгких замирает и почти душит её. В ведре черви, полным-полно червей. Длинных, извивающихся червей с блестящими кольцами на животах. И слизняки. Маленькие коричневые продолговатые существа, оставляющие на стенках ведра слизь, и большие чёрные полосатые шмотки с оборками снизу, как юбки с воланчиком. Всё это вязкой неторопливой жижей кишит внутри.

Хедвиг отшатывается. Она спотыкается, но удерживает равновесие и не падает. Потом поворачивается и со всех ног бежит обратно к лесу. И всё время чувствует затылком чьё-то дыхание. Это Глюкман. Он догоняет её. Он хочет вывалить содержимое ведра ей за шиворот. Хочет вылить ей всё это на голову. Ноги Хедвиг ещё никогда так быстро не бегали, к горлу подступает тошнота. Теперь она знает, что едят наркоманы. Они едят червяков.

И, только добежав до «Чикаго» и увидев папу Стейка, который словно прирос к старому ржавому шезлонгу, Хедвиг оборачивается.

Сзади никого. На дороге пусто, и за шиворотом никаких слизняков нет.

Хедвиг быстро проходит мимо крыльца и залезает в окно.

– Стейк! Ни за что не поверишь! Я такое видела!

Стейк сидит на том же месте и жадно ест тесто. Он плачет.

И вдруг он вскакивает. Подлетает к Хедвиг и пихает в живот, так что она падает на подоконник.

– УХОДИ! – кричит он. – УХОДИ, Я БОЛЬШЕ НИКОГДА НЕ ХОЧУ ТЕБЯ ВИДЕТЬ!

Потом бежит к кровати, плюхается на живот и натягивает на голову маленькое белое полотенце. Он похож на поросёнка, который пытается спрятаться под носовым платком.

Никогда. Никогда в жизни она не сунется к Глюкману. Пусть фотоаппарат лежит у него и тухнет, а мама может хоть вверх дном всё перевернуть. Ноги её там больше не будет.

Хедвиг смотрит в окно. Зарядили дожди, и ночи вдруг стали тёмными. Где-то за лесом грохочет гром, а ветер теребит листья осин на пастбище. Хедвиг заползает поглубже под одеяло.

Питаться червяками. Живот скручивает от одной только мысли об этом. Зачем он это делает?

Чтобы быть мерзким, разумеется. Некоторые люди просто такие, и всё. Хотят вести себя по-идиотски и назло остальным.

Или ему нравится. Возможно, у него их дома полным-полно. Стены все в полосках слизи, блестящие черви ползают взад-вперёд и ждут, когда их съедят. Бывало, проголодавшись, Глюкман схватит слизнячка пожирнее. А потом, слушая, как тот извивается у него в кишках, хлопает себя по животу и срыгивает.

Нет, Хедвиг ни за что туда не пойдёт.

И только она об этом подумала, только взбила подушку поудобнее, только собралась закрыть глаза и уснуть, как в ночи раздаётся крик. Душераздирающий, оглушительный, пронзительный крик, от которого леденеет кровь.

Хедвиг не смеет вздохнуть. Кто это? Ни один нормальный человек так кричать не может, даже если в него воткнут миллион иголок.

Она замерла, крепко вцепившись в одеяло и изо всех сил надеясь, что крик не повторится.

Но не тут-то было. Не прошло и минуты, как раздаётся новый крик, страшнее, протяжнее и отчаяннее предыдущего. Настоящий вопль.

И вдруг она всё понимает. Это Глюкман. Ну конечно, он не обычный наркоман – и как она раньше не догадалась? Человек, который ест червяков, не может быть обычным. Он – призрак, и под его длинным плащом кроются прогнившая душа и гремящие кости. Смертельно опасный призрак, пожирающий червей.