Хедвиг и ночные жабы - Фрида Нильсон

– Отлично, – отвечает Хедвиг.

И, пока мама устраивается в кабинете, Хедвиг идёт за щёткой для волос. Потом садится у маминых ног и старательно причёсывается, прядь за прядью. На столе жужжит швейная машинка.

– Интересно, где они? – говорит Хедвиг и выкидывает несколько волосков в мусорное ведро.

– Кто? Стейк и его папа?

– Ага.

– Да, странно. – Мама отрывает ногу от педали, машинка замолкает. – Они как будто всё побросали в спешке. На столе остался завтрак. Сыр, там, и всё такое.

Хедвиг замирает.

– Что?

– Да, и на дороге такие следы, будто они резко сорвались с места и их немного занесло, когда они выезжали. Видно, очень торопились.

Мама пожимает плечами и продолжает строчить.

– Возможно, решили, что с них хватит, и просто уехали. Но всё же… фотоаппарат-то он должен был отдать. И сыр вот не убрали.

Хедвиг встаёт и смотрит в окно. Дождь перестал. На траве ещё блестят капли, но солнце возвращается. Чуть вдалеке, посреди леса, угадывается опушка, где стоит хуторок Стейка и его папы. А оттуда рукой подать до тёмной хибары Глюкмана. Если они уехали в спешке, значит, их что-то спугнуло. Да, так и есть. Они в панике покинули дом, потому что к ним заявился Глюкман.

Хедвиг входит в холодную церковь. На ней широкие чёрные брюки и рубашка с большим отложным воротником. Хедвиг ненавидит похороны. Она ни разу не была на похоронах. Но знает, что всё равно их ненавидит.

Когда она видит белый гроб, украшенный гвоздиками, воздух как будто выходит у неё из лёгких – пу-у-у-у-уф-ф. И вся эта выдумка про Италию сразу кажется ей такой глупой. Хоть бабушка и таскала глаженые простыни и другие тяжести, но как бы она подняла и положила в гроб камень весом с саму себя? И ещё кое-что – Хедвиг пришло это в голову по дороге в церковь: как она обманула врачей в больнице? Сунула под одеяло подушки и выпрыгнула в окно? Даже маленький ребёнок сообразит, что это невозможно.

На скамейках много народу. Хедвиг, мама, папа и дедушка сядут в самом первом ряду. Проходя мимо гостей, дедушка всем кивает.

– Это её подружки из швейного кружка, – шёпотом объясняет он папе. – А рядом – приятельницы из дамского клуба, она их очень любила. А эта тётенька в кружевной кофточке живёт под нами, на пятом. А это бабушкины двоюродные сёстры, Альма и Йота, из Фалюна, знаешь?

– М-м, – отвечает папа и послушно улыбается каждой гостье. А дедушка продолжает кивать налево и направо.

Однако, увидев мужчину, который сидит один у стены, он не кивает. Дедушка останавливается и пристально смотрит на него. Мужчина замечает дедушку и тоже смотрит. Тогда дедушка опускает глаза и идёт на своё место в первом ряду.

Кто-то включает магнитофон возле органа. Из колонок льются нежные звуки гитары, все замолкают. Низкий мужской голос поёт про рассвет, про бледные плечи и про то, что он хочет лететь, лететь прямо к солнцу. Если бы ты проснулась, я подарил бы тебе всё то, что никогда не дарил. Но, знаешь, я подарю тебе моё у-у-у-утро, я подарю тебе мой день.

Всем понятно, что это песня о бабушке. Если бы она только открыла глаза и встала из гроба, они бы взяли её за руку и взмыли от радости к солнцу.

– Как всё красиво, – шепчет мама дедушке и делает снимок на старенький фотоаппарат Альфа. – Гвоздики великолепны.

Дедушка кивает. Потом поворачивается и опять смотрит на мужчину у стены.

Встаёт священник, чтобы произнести небольшую речь. Он говорит о бабушке так, словно был её лучшим другом.

– Эстер была доброй и порядочной женщиной, – говорит он. – Нам будет очень её не хватать.

– Куда ты смотришь? – спрашивает папа, пихнув дедушку в бок.

– На этого мужчину, – шепчет дедушка.

– Что с ним не так? Ты его не знаешь?

– Нет, но… – Дедушка задумывается.

– Что?

– Я его как будто где-то видел. Только не могу припомнить где.

– Тише, потом обсудите, – говорит мама, и они замолкают.

Но теперь папа тоже всё время оборачивается, смотрит на мужчину у стены и чешет в затылке.

Почти в самом конце все, кто хочет, могут подойти к гробу и шепнуть бабушке несколько слов на прощанье. Первым идёт дедушка, потом папа и мама. Хедвиг тихо и осторожно следует за мамой. Ей холодно в этой короткой рубашке. Она не хочет подходить к гробу. Она вдруг почти сердится на бабушку. Зачем она оставила ей все эти подсказки, если всё равно собиралась умереть? Хотела её обмануть? А Хедвиг – наивная дурочка – взяла и поверила.

Хедвиг протягивает указательный палец и прикасается к большому блестящему гробу.

– И всё-таки было бы здорово получить открытку из Италии, – бормочет она. – Мне ещё никто никогда не присылал открыток.

– Что ты говоришь? – шепчет мама.

Хедвиг вытирает щёки тыльной стороной ладони. Она и не заметила, как потекли слёзы.

– Ничего.

Они кладут на гроб букет покупных ромашек и отходят, чтобы дать попрощаться другим.

У гроба начинается настоящее столпотворение. Тётушки из швейного кружка, тётушки из дамского клуба, тётушка с пятого этажа, тётушки из Фалюна, тётушки из хора, тётушка, которая стригла бабушку, тётушки, которые хорошо знали бабушку с детства, и тётушки, которые знали её совсем чуть-чуть в старости. Все оставляют небольшие букеты.

Под конец, когда все вроде простились, сидевший у стены одинокий мужчина встаёт. Он спокойно и размеренно подходит к гробу, кладёт два нежно-розовых цветка на длинных ножках и удаляется, не уронив ни единой слезы.

– Где ты, говоришь, его видел? – шепчет мама.

Дедушка пожимает плечами.

– Именно это я и не могу вспомнить. – Дедушка вздыхает и скрещивает руки на груди. – Что ж. Значит, всё. Красивые были похороны.

Да, похороны были красивые. На редкость красивые, соглашаются тётушки, стоя потом на ступенях церкви. Белый гроб – это так чудесно! А какие восхитительные гвоздики, а музыка, которая потом заиграла, ну разве она не прекрасна?!

Хедвиг не понимает, что они имеют в виду. Разве похороны могут быть красивыми? День рождения – да, или последний день школы! Но никак не похороны.

Мама берёт её за руку.

– Я как будто только сейчас осознала, что бабушки больше нет, – говорит она. – А ты?

– Да, – отвечает Хедвиг. Солнце изо всех сил светит на медную крышу церкви. Галки, как хлопья сажи, кружат над колокольней, часы бьют без четверти три. – Да, и я тоже.

Вдруг мама вытягивает шею.

– Пойдём, – говорит она и тащит Хедвиг через толпу народа.

Мама заметила того одинокого мужчину. Он как раз сходит по ступенькам.