Счастье рядом - Аннэ Фрейтаг

– Это нечестно, – говорит он хриплым голосом.

– Да, нечестно.

Глаза Оскара блестят как стекло, а голубизна похожа на непостижимый океан. Слезы скапливаются на ресницах, пока их не становится слишком много. В эту секунду надежда умирает в его глазах.

– Значит, ты умрешь. – Я киваю. – Но я только нашел тебя.

– Прекрати, Оскар, – я немного отодвигаюсь от него. – Может, будет лучше, если мы…

– Даже не думай говорить это, – колко произносит он и вытирает слезы с лица. – Я не уйду.

– Я не хочу делать тебе больно…

– Но если ты попросишь меня уйти, то сделаешь мне больно. – Меня трясет от мурашек. – Что бы ты сделала, если бы это случилось со мной? – спрашивает он напряженно. – Ты бы ушла?

– Конечно, нет, – отвечаю я и чувствую, как единственная слеза скатывается по щеке, оставляя холодную линию на моем лице.

– Итак, что я могу для тебя сделать? Что тебе нужно?

Пару секунд мы смотрим друг на друга, а затем я говорю шепотом:

– Мне нужен друг до гроба.

Оскар держит меня. Или я его. Или мы держим друг друга. Может быть, потому что нечего сказать. Я думаю, не со многими людьми можно просто поговорить. Я имею в виду по-настоящему. О вещах, которые не хочется рассказывать, или когда думаешь, что такие вещи не стоит озвучивать. Сложнее только одно – молчать. С Оскаром у меня получается и то, и другое. Мне кажется, с ним можно делать абсолютно все.

– Мне нравится этот шум, – шепчет Оскар, и я чувствую его дыхание на своей руке.

– Имеешь в виду сверчков?

– Угу, – мычит Оскар одобрительно.

– Мне тоже. Они звучат по-летнему.

– Они и есть лето. Нет более прекрасного шума. – Есть, твой голос. – Я люблю летний дождь.

– О да, с большими, тяжелыми каплями…

– Как будто природа поет колыбельную, – шепчет он.

– Ты устал?

– Нет. А ты?

– Нет.

Тихо. Слышно лишь наше дыхание, и я закрываю глаза. Если бы у меня не было дырки в сердце и легочная артерия находилась там, где должна быть, этот момент был бы абсолютно совершенным. Только, наверное, не было бы Оскара, потому как я, скорее всего, строила бы планы на свое идеальное будущее.

– Что это?

Я открываю глаза, и мой взгляд следует за его указательным пальцем.

– Это подъемник для бутылок.

– Достаточно изобретательно.

– Ты имеешь что-то против моего подъемника?

– Вау, вау! Я смотрю, шутки кончились?

– Это мой папа построил для меня и сестры.

– Ты так давно тут живешь? – с удивлением спрашивает Оскар. – Я имею в виду в этом доме.

– Я нигде больше не жила.

– Вау, – Оскар смотрит на меня и улыбается. – Значит, здесь ты научилась ходить?

– Скучно, не так ли? Семнадцать лет, один адрес.

– Ты шутишь? – он поднимает брови. – Этому можно позавидовать. – Оскар ухмыляется и затем говорит: – И перед тем, как ты уйдешь от темы, вернемся к твоему подъемнику для бутылок.

– Хорошо, – отвечаю я и сажусь. – Я немногое помню из детства, не считая операций и больниц, но день, когда отец монтировал эту конструкцию, никогда не забуду.

Глаза Оскара блестят:

– Почему?

– Я всегда болела, но нам с Лариссой хотелось играть, а это было почти невозможно, потому что я должна была соблюдать постельный режим, поэтому мы придумали, что злая королева схватила меня и посадила в башню. Ларисса, конечно же, пыталась меня освободить, но это было непросто, особенно с лешими, драконами и ведьмами.

– Не забудь про королеву.

– Точно, – ухмыляюсь я. – Нам нужна была длинная лестница, которая в нашей игре, конечно же, была заколдованной веткой вьющегося плюща или длинными волосами Рапунцель, по которым Ларисса могла забраться наверх, но отец все время запрещал ей лазить. Он говорил, что это слишком опасно.

– Пф-ф, по сравнению с тем, что Ларисса воевала с драконами?

– Именно, – улыбаюсь я с ухмылкой.

– И тогда он построил этот подъемник…

– И тогда он построил этот подъемник, – шепчу я. – Не знаю, сколько часов нашей жизни мы провели, играя в эту игру. В этой ржавой банке мы поднимали наверх самые классные вещи. Это были настоящие сокровища.

– Звучит так, как будто вы были близки.

– Мы были неразлучны.

– Сейчас все поменялось, – он смотрит на меня и догадывается, о чем я думаю. – И ты не хочешь об этом говорить…

– Нет, не очень.

– Твоя мама упоминала тогда за ужином, что ты играешь на фортепиано.

– Спасибо, – говорю я тихо.

– За что? – спрашивает он, улыбаясь.

– За то, что сменил тему.

– Не поэтому, – ухмыляется он. – И? Как давно ты уже играешь?

– Я начала заниматься, когда мне было пять.

– Добровольно или тебя заставляли?

– Я так хотела.

– Серьезно? В пять лет? – удивляется он.

– Да, – я пожимаю плечами. – Я была странным ребенком.

– Я тоже.

– Правда? – я смотрю на него снизу вверх.

– Я начал играть в семь лет. Но больше не играю. – Его улыбка поменялась. Стала грустной.

– Почему?

– Потому что больше не для кого.

От боли в его голосе мое сердце замерло.

– Сыграешь как-нибудь для меня? – спрашиваю я шепотом.

– Если ты хочешь, – отвечает он облегченно. – Но не жди, что я сыграю хорошо. Мои пальцы уже заржавели.

Я беру его руку.

– Странно, – говорю я. – По ним не скажешь.

– Поверь мне, Тесс, они такие, – он нежно гладит меня по руке, а потом качает головой. – Я правда не играл целую вечность.

– Я прекратила играть пару месяцев назад, – говорю я, но мыслями нахожусь где-то в другом месте и начинаю изучать его ладони. Эти руки, должно быть, никогда не выполняли тяжелую работу. На них нет мозолей, ни одной. – Раньше меня было не оттащить от инструмента.

– Почему ты перестала играть?