Счастье рядом - Аннэ Фрейтаг

– Недели…

– Да, – шепчу я и сглатываю.

– Это уже точно?

– Совершенно точно.

– Никакой надежды? – осторожно спрашивает он.

– Нет.

– Но ведь должно быть что-то, что ты еще не попробовала. Что-нибудь…

Оскару хочется надеяться на выход из этой ситуации, которого не существует. Он видит свет, где его на самом деле нет. Я знаю этот туннель. Его и его темноту. Я привыкла к нему.

– Мне бы хотелось, чтобы это было так.

Мы молчим какое-то время, а затем он спрашивает:

– Это… рак?

– Нет, это не рак, – вздыхаю я.

– А что тогда? Назови мне то, что я буду ненавидеть.

– Мое сердце.

– Черт, – бормочет Оскар. – Боюсь, его я не смогу ненавидеть. – Его глаза светятся, а кривая улыбка проходится мурашками по моей коже. – Что с твоим сердцем?

– В нем дыра.

– Дыра? – Оскар в недоумении смотрит на меня и затем спрашивает: – Значит, тебе делали трансплантацию?

– Нет.

– А откуда тогда шрам?

– Ты действительно хочешь услышать всю историю целиком?

– Только если ты захочешь рассказать мне ее.

Я вздрагиваю, но потом отвечаю:

– Если ты не перестанешь так смотреть на меня, я все расскажу тебе. – Смущенно улыбаюсь. – Мне нравится, когда ты на меня так смотришь…

– А мне нравится то, что я вижу, – шепчет он.

– Пообещай мне. Никакого сочувствия.

– Никакого сочувствия.

– Пообещай мне, Оскар.

– Я обещаю тебе.

– Окей. – Делаю глубокий вдох. – Когда я была маленькой, то часто болела… подолгу… И мне не становилось лучше. – Я снова сглатываю. – По сути, все свое детство я проболела.

– Что такое? – неуверенно интересуется Оскар, когда я внезапно начинаю смеяться. – Что смешного?

– Собственно, ничего смешного, – отвечаю я. – Это, скорее, грустно, – говорю я, качая головой. – Одно из моих детских воспоминаний – реанимация в клинике Дриттер Орден.

Я опираюсь на стену дома, закрываю на мгновение глаза и вспоминаю длинные серые коридоры, широкие двери и огромные лифты. А еще хорошо помню лампы. Как я лежала и смотрела на них. Там была медсестра. Я до сих пор помню ее лицо. Оно было круглым, ласковым, а ее рот был похож на вишню. Она читала мне вслух. Мама хотела сама этим заниматься, но не могла. Она слишком много плакала. Я помню, как книга дрожала в ее руках.

– О чем ты думаешь? – шепотом спрашивает Оскар.

– О Питере Пэне, – отвечаю я.

– Почему о нем?

– Мне читала книгу про него одна из медсестер. У нее были темно-русые кудрявые волосы и рот, похожий на вишню, – смеюсь я. – Она была действительно красивой.

Глаза Оскара блестят в темноте.

– Ты действительно красивая, – шепчет он, и я чувствую, как мои щеки краснеют. – Она читала тебе вслух?

– Да, меня это успокаивало, когда я не могла дышать.

– Почему ты не могла дышать?

– Мое сердце – это лишь часть проблемы, – говорю я и напряженно перебираю пальцами. – У меня отсутствует легочная артерия.

– Что? – Оскар смотрит на меня огромными глазами. – У тебя отсутствует легочная артерия?

Это странно: если с дырой в сердце людям все более-менее ясно, то отсутствие артерии их добивает.

– Да, у меня нет легочной артерии.

– Но… я думал… – он лишился дара речи, мне даже стало смешно. – Хорошо, значит, донорского сердца будет недостаточно…

– Верно, – отвечаю я. – Мне нужна трансплантация сердечно-легочного комплекса.

– Тогда можно было бы что-то сделать?

– Нет, нельзя.

– Почему?

Готова поспорить, Оскар был именно тем ребенком, который бесконечно задавал вопросы. Полагаю, он доводил этим родителей до сумасшествия. И я уверена, он был обворожителен. Маленький мальчик со светлыми волосами, огромными светло-голубыми глазами, которые с любопытством смотрели на мир. Мне кажется, он хотел понять все.

– Тесс?

– М-м? – я словно пребываю в другом месте.

– Почему трансплантация сердечно-легочного комплекса не решила бы проблему?

– Потому что у меня группа крови с отрицательным резус-фактором. – Будто это все объясняет.

– И это плохо, потому что?..

– Потому что это дурацкий отрицательный резус-фактор. – Я прячусь от взгляда Оскара. – Потому что поможет только донор с отрицательной нулевой группой.

– Я ничего в этом не понимаю, – Оскар смотрит на меня растерянно.

– Поверь, это ужасная группа крови.

– Ну, а если все-таки найти подходящего донора?

– Прекрати, – останавливаю я его. – Мне бы хотелось, чтобы все было по-другому, но все так, как есть.

– Но чисто теоретически это было бы возможно, – говорит Оскар.

– Этого никогда не произойдет.

– Но почему? Я думаю…

– Я умру, Оскар, – перебиваю я его и кладу свою руку поверх его. – Я долго ждала чуда, но его так и не произошло. Это отвратительно, но что есть, то есть. – Я вижу слезы в его глазах, и он спешно их вытирает, чтобы они не скатывались по лицу. – Но даже если бы нашелся идеальный донор, меня, скорее всего, убила бы сама трансплантация.

– Ты не знаешь этого, – почти беззвучно шепчет он.

– Знаю, – улыбаюсь я. – Я знаю, ты не хочешь это слышать и не хочешь говорить, но это была бы напрасная трата органов.

– Но…

– Я. Умру.

Снова нас окутывает тишина. Я разглядываю напряженного Оскара и вижу возражение в его глазах. Он берет меня за руку и притягивает к себе. Я лежу на его плече, слышу биение его сердца и чувствую его дыхание. Слезы разбивают твердый панцирь и вытаскивают из глубины души самые давние воспоминания. Я вспоминаю детское отделение, где на окнах нарисовано много маленьких пчелок и облачков. Все было ярким, а моя маленькая сестра лежала со мной в кровати. Она плакала, а я ее успокаивала. Тогда я была для нее героем, а сейчас мы чужие, и у нас нет ничего общего, кроме адреса. Скоро и он станет только ее. Я вспоминаю пухлые щеки Лариссы и большие слезы на глазах, которые больше не будут плакать обо мне.

Не могу сказать, как долго я лежу в объятиях Оскара, прижавшись к его теплому телу, но начинаю дышать спокойнее. Как будто я выплакала все слезы. От них футболка Оскара насквозь мокрая и прилипает к его телу. Он нежно целует меня в лоб, и эти прикосновения как удар током, который никак не закончится.