Дети грозы. Книга 3. Зови меня Смерть - Мика Ртуть

В ответ на ее мысли — или эмоции, или шис знает что еще — Дайм поцеловал ее. В губы, нежно и жадно. А Роне коснулся губами шеи и притиснул за бедра к себе, огладил горячими ладонями… Дайм тоже, прямо поверх руки Роне. И сквозь зажмуренные веки Шу увидела золотое сияние. Словно они втроем оказались внутри солнечного луча, невесть откуда взявшегося посреди ночи.

Это сияние грело и слепило, вызывая слезы на глазах, и Шу хотелось остаться в этом солнечном луче навечно, всегда ощущать эту близость, родство, любовь… Она отвечала на поцелуй Дайма, вцепившись в его плечи, поглощая его боль и возвращая ему собственное наслаждение… не только собственное. Она ощущала и эмоции Роне — кипящую, готовую выплеснуться лаву желания под тонким, уже трескающимся слоем сдержанности, и наконец-то не боялась этого огня, а готова была гореть вместе с ним. Вместе с ними обоими. Вот только проклятие Дайма по-прежнему связывало его, грозило в любой момент остановить его сердце.

«Вместе у нас получится все, что мы захотим, — раздался внутри головы голос Роне. — Нет такого проклятия, чтобы было сильнее нас».

«Но как, я не понимаю», — не то подумала, не то сказала она, оторвавшись на мгновение от губ Дайма и заглянув в мерцающие штормовой бирюзой глаза.

Боль и наслаждение, любовь и ненависть, отчаянная решимость идти до конца окатили ее кипящей волной, и она на мгновение увидела себя его глазами. Себя — великолепную необузданную стихию, едва-едва удерживающуюся в хрупкой человеческой оболочке. Себя — прекрасную мечту, нежную принцессу. Себя вместе с Роне, шторм и лесной пожар.

— У нас все получится, — сказал Дайм, — я верю.

Да. Да! У нас — все, что мы захотим, все!

— Я тоже верю тебе… вам обоим, — внезапно пересохшими губами шепнула она.

И почувствовала, как обнимающая ее тьма проникает внутрь, сливается с ней самой, с ее стихийной сутью, и мир становится четким и прозрачным, словно нарисованные Роне схемы. Только на этот раз перед ней не схема, а Дайм. Живой и настоящий. И пронизывающие его серые нити на глазах наливаются всеми цветами радуги, утолщаются, впитывают в себя золотой свет… Сжимают его сердце, заполняют собой легкие, раскаляют кровь в его жилах, и от его боли ее собственное сердце готово остановиться… И если она сейчас же не прекратит — он сгорит в агонии, он уже не может дышать…

«Никогда не останавливайся на половине пути. Ты — Гроза, а не трусливая овечка! — пророкотало вулканическое пламя, текущее сквозь нее. — Делай то, что намеревалась сделать! Сейчас!»

Да, она… она не остановится. Нельзя останавливаться. Только не сейчас.

Они вместе, и вместе у них все получится! Прямо сейчас!

Стоило ей согласиться, — искренне, без сомнений и колебаний, — как нити проклятия разом вспыхнули, оглушив и ослепив ее. Вспыхнули — и исчезли. Сгорели.

На мгновение повисла тишина. Волшебный золотой свет погас, и под зажмуренными веками лишь мельтешили цветные пятна.

А потом… потом она начала чувствовать снова. Сначала — неровный стук собственного сердца, затем — тепло обнимающих ее мужчин, их дыхание и биение их сердец. И наконец услышала тихое и удивленное:

— Вы сумасшедшие, оба.

— От нормального слышу, — так же тихо парировал Бастерхази и, погладив Дайма по щеке, добавил: — Мой свет.

Шу не видела, как он это сделал, ведь ее глаза были закрыты. Она это почувствовала. Как будто ее пальцы коснулись прохладной, покрытой испариной кожи. Как будто ее кожа ощутила касание твердых, чуть шершавых пальцев.

И от этого касания снова родилась золотая искра, разрослась, заполнила собой все вокруг, растворила все лишнее… Или не все? Между ней и Даймом, между ней и Роне все еще было что-то ненужное. Одежда, всего лишь глупая одежда, мешающая ей почувствовать их целиком.

Ведь теперь можно, правда же? Теперь Дайму не больно.

Дайму не больно! И… он хочет ее, она чувствует, как в нее упирается твердая, горячая плоть! О боги, у них правда получилось!

Кажется, от радости она завизжала. Громко. А Дайм и Роне сначала расхохотались, а потом… потом они все трое повалились на невесть откуда взявшееся шелковое покрывало, подозрительно похожее на любимый плащ Роне. И вместе, в шесть рук, принялись раздевать друг друга. И целоваться. И…

Никакой боли!

А еще… еще они были разными. Шу трогала их обоих, изучала и ласкала, позволяя трогать и ласкать себя, и стонала от сумасшедше ярких ощущений.

А еще… еще ей было совсем чуть-чуть, самую капельку стыдно. Как будто Дайм застал ее с Роне… Но ведь он сам этого хочет, правда же? Он не станет ревновать?.. Или станет?..

— Маленькая дурочка, — шепнул Дайм.

А Роне, Хиссов сын, на мгновение оторвался от нее — и вместо его губ низ ее живота накрыла ладонь Дайма.

— Маленькая дурочка, — в тон ему шепнул Роне прямо ей в живот и потерся щекой о руку Дайма, а потом поцеловал ее горящую от смущения и предвкушения кожу.

Шу хотела ответить, что она не маленькая и не дурочка, но не смогла. Из ее горла вырвался невнятный стон, а когда Дайм скользнул ладонью ниже, к самому чувствительному местечку, и следом за его пальцами Шу ощутила язык Роне… о боги…

Последние глупые мысли вылетели из ее головы, оставив лишь расплавляющий жар желания и легкость, сумасшедшую легкость бытия — словно она рождена, чтобы быть здесь, с этими двумя мужчинами, чтобы отдаваться им обоим, брать их и любить их. Свет и тьму…

Лишь на миг она почти вернулась в реальность, когда Роне отодвинулся от нее — ей стало почти больно от того, что его губы больше не ласкают ее, а его пальцы не проникают в нее. Но тут же Дайм накрыл ее собой, поймал ртом недовольный стон — и вошел плавно и глубоко, заполнил ее всю, целиком, так что ей на мгновение показалось, что они стали единым целым — не только телами, но и душами, самой сутью. А потом она кричала от переполняющего ее наслаждения и от ощущения нежного пламени, ласкающего ее… нет, их обоих. Ее и Дайма. Вместе. Они оба принадлежали сейчас Роне, а Роне — им, весь, целиком…

Это было странно до ужаса и удивительно прекрасно, и до сумасшествия ярко, и невозможно отделить себя от него, от них обоих, невозможно не видеть себя их глазами…

Потом. Она подумает об этом потом. Потому что сейчас не существует ничего, кроме их единого, на троих, нереального наслаждения. Яркого, как взошедшее в полночь солнце. Как извержение вулкана. Как ураган.

Этот ураган унес ее куда-то… то ли в Светлые Сады, то ли в Бездну Ургаш, честно говоря, ей было все равно куда. Лишь бы вместе. С ними обоими, Даймом и Роне. Ее тьмой и ее светом. И ей было совершенно все равно, кто из них поднимает ее на руки, а затем укладывает на себя, а кто — ложится рядом, обнимая обоих.

— Я люблю тебя, — донесся до нее чей-то голос сквозь гул крови в ушах, а может быть, сквозь шелест ветвей или шум волн.

Она не поняла, кто это сказал и кому, но это было и неважно. Совершенно неважно. Потому что…