Эшафот забвения - Виктория Платова

Осветитель со своим кабелем побрел дальше, и Братны тотчасже забыл о нем. Неплохая у тебя группа, Анджей Братны, если твои осветителизнают то, чего не скажет навскидку даже дипломированный киновед, пожалуй, янедооценила ее профессиональные качества…

– Не хочешь взглянуть, как из нашей египетской мумиибудут делать кинозвезду, номинантку на “Оскар”? – подмигнул мне Братны.

– Она и есть кинозвезда, – рассудительно заметила я,мне вдруг захотелось защитить старуху. – И была ею задолго до того, как тывылез на свет Божий.

– Я – жертва непорочного зачатия, разве тебе несообщили об этом мои биографы? – рассмеялся Братны. – Идем, получишь большоеудовольствие.

Это было заманчивое предложение – такое же заманчивое ибесстыдное, как предложение заняться групповым сексом: Братны тщательно хранилсвои профессиональные тайны. Но, неожиданно для всех ревнивцев из съемочнойгруппы, у нас с Братны сложились совершенно особенные отношения. Я не знала,что послужило их катализатором: возможно, мой профессиональный воровской трюк с“Паркером”, который так и не удалось повторить фартовому клептоману-самоучке Братны.Возможно, болтливый дядя Федор, информация в котором держалась не дольше, чемвода в сливном бачке, раззвонил всем о моих достижениях в восточныхединоборствах – и это дошло до режиссера. Возможно, существовал третий вариант– Анджей выбрал меня в наперсницы только потому, что наперсники были необходимыему для реприз и неожиданных откровений. Я была идеальным вариантом: слишкомнейтральна, чтобы раздражать его, и слишком нейтральна, чтобы по-настоящему емупонравиться.

– Меня умиляют твои волосы, – сказал он мне как-то,явно намекая на мою седину. – Полное отсутствие схемы поведения, никакогособственного взгляда на мир.

Этот тезис застал меня врасплох, как заставали врасплох вседругие изречения безумного режиссера.

– По-моему, ты сильно во мне ошибаешься.

– Ничуть. Блондинка – это совершенно определенноемироощущение. Брюнетка, кстати, тоже. Они кардинально отличаются друг от друга.А ты кардинально отличаешься от них. По крайней мере, я это чувствую. – Он непытался анализировать меня, как не пытался анализировать всех остальных, –просто выдавал готовые формулировки, снабжал человечество бирками, вот и все.Иногда они были довольно эксцентричными, но почти всегда – верными…

– Я не всегда была седой, – резонно парировала я.

– Всегда. Ты просто этого не замечала. И в который разя подумала, что он прав…Через пять минут мы уже были в гримерке. Анджей сунулменя в самый дальний угол и приложил палец к губам: сиди тихо, голубка, исмотри во все глаза, такого ты не увидишь нигде больше. Старуха Александровауже сидела на стуле перед зеркалом – с неестественно прямой спиной и вытянутымив шнурок губами. Глаза ее были закрыты. Я попыталась представить, о чем онадумает, – и не смогла.

Кроме нас, в комнате находились еще двое: художница по костюмамЛеночка Ганькевич, которая явно злоупотребляла своим служебным положением,чтобы лишний раз оказаться в поле зрения Братны, и волоокая гримерша Ирэн. Удяди Федора она проходила под кодовой кличкой “Мадам, уже падают листья”. Ирэнбыла обладательницей пудовой груди и кроткого испуганного нрава. О ееистерической робости ходили легенды. Много лет Ирэн была замужем за известнымстудийным алкоголиком, актером-эпизодником Геной Перевертиным. Гена отличалсяпатологической ненавистью к портвейну “Три семерки”, сгубившему его карьеру,английским бульдогам и фильмам Вуди Аллена. Именно с Вуди Алленом и быласвязана трагедия Ирэн. Ирэн в отличие от мужа души не чаяла в маленькомочкастом еврее-интеллектуале и всех его персонажах. Ей даже удалось собратьнебольшую видеотеку из его картин. Их просмотр был связан с риском для жизни,но Ирэн и дня не могла прожить без “Розы Каира” и “Ханны и ее сестер”. Онапрятала кассеты в разных местах, пока не соорудила для них тайничок под ванной.Наличие видеотеки вскрылось совершенно случайно – пьяный Гена заснул в ванне,вода перелилась через край, затопила полквартиры, и маленький сундучок скассетами выплыл из-под ванны прямо в лапы Перевертину. Кассеты были безнадежноиспорчены, так же как и семейная жизнь Ирэн. Под вопли: “Ах ты, сука, променяламужа на этого паскудного жида! Вот пусть он теперь тебя и содержит!” – Ирэнбыла изгнана из дома, получила развод и теперь находилась в свободном поискенового спутника жизни. Несколько раз она давала брачные объявления в газеты с обязательнойхарактеристикой потенциальных кандидатов: “поклонник творчества Вуди Аллена”.Стрелы шли мимо цели, за все время откликнулся только один женишок – из колониистрогого режима в Брянской области. Бывший же муж Гена Перевертин периодическиподбрасывал ее мятые цидулки с одним и тем же текстом: “Сидит жидок на лавочке,наколи жидка на булавочку!” Но Ирэн не теряла надежды и оптимистическоговзгляда на мир, на другом конце которого существовал ее обожаемый Вуди Аллен.Даже гений Анджея Братны не смог перешибить эту болезненную страсть. В концеконцов ей все же улыбнулась судьба – она выскочила замуж за Яшу Кляузера,сапожника из мосфильмовского обувного цеха. Кляузер в отличие от своихсоплеменников был флегматичен, как финский хуторянин. Это не помешало ему,однако, выловить Гену Перевертина в ближайшей к “Мосфильму” пивнушке, избитьактера до полусмерти и заставить сожрать на глазах у посетителей все до единойзаписки с “жидком”, любовно сохраненные Ирэн. Кроме того, Яша отнесся к ВудиАллену с мягкой снисходительностью – прихоть жены, что же тут поделаешь. Ирэнбыла счастлива.

Несмотря на наличие в голове крупных нью-йоркских таракановс высоким коэффициентом интеллектуального развития и склонностью кпсихоанализу, гримерша превосходно знала свое дело. До Братны она успелапоработать со многими известными режиссерами, стареющие кинодивы обожали ее –только она была их союзницей, только она могла скрыть их предательские морщиныи мешки под глазами.

Теперь же, судя по всему, происходил совершенно обратныйпроцесс. Ирэн, под чутким руководством Братны, вот уже сорок минут колдоваланад лицом старухи. Затаив дыхание, я наблюдала, как меняется, как еще большестареет лицо Александровой: вот оно прожило еще год, еще пять, еще десять лет…Вот его коснулось легкое дыхание последней минуты и оно превратилось впосмертную маску – холод пробежал по моему позвоночнику, я испугалась, что еелицо так и останется посмертной маской… Но Анджей и Ирэн благополучно прошлинижнюю точку и снова воскресили старуху к жизни. Но теперь это было совершеннодругое лицо – бесстрашное лицо человека, побывавшего по ту сторону бытия ивернувшегося. Режиссер и гримерша только подчеркнули старость, они подняли еедо символа, до абсолюта. Когда работа над лицом была закончена, в гримеркевоцарилась тишина, даже сама Ирэн была поражена результатом: я видела, какдрожали ее руки.

– Спасибо, Ирэн. – Анджей осторожно обнял ее за плечи ипоцеловал в жесткое, почти мужское ухо. – Спасибо. Это то, что нужно. Никто несделал бы лучше.

Я услышала, как тоненько всхлипнула впечатлительная Леночка.Или она только продублировала сдавленное рыдание, чуть не вырвавшееся из моейсобственной груди?..