Рукопись, найденная на помойке - Инна Шолпо

− Знаешь, − сказала я уже в машине, − меня всё время мучает воспоминание о том, что я тебя в школе поучала, как хорошо быть добросовестным дворником.

− Да ну? А я и не помню… Я вообще мало подробностей помню, только общее. Вот как-то нас с тобой вместе поставили в классе окна мыть. И мы все время болтали, и так смеялись, так смеялись… А почему, не помню. А ты?

− А я вообще не помню, чтобы мы с тобой вместе мыли окна…

Когда мы проезжали по набережной Невы, миссис Смит показала на подсвеченное здание Петропавловской крепости на том берегу.

– Вот, – сказала она, – смотри, какая красота! Однажды мы стояли тут в пробке, и в это время включили подсветку. И я влезла в долги и купила квартиру в центре Питера. Из-за этой подсветки. Хотя бываю тут пару раз в году.

– Да, центр – это вещь. Я так рада, что родители тогда поменяли квартиру… И в наши края совсем не тянет.

– Дамы, – спросил таксист. – А куда дальше ехать-то?

Он сделал пару кругов вокруг моего дома, пока я наконец смогла внятно объяснить, где живу; я вылезла из машины и помахала рукой миссис Смит.

– Зонтик не забудь!

* * *

Ну вот, собственно, и всё. А где же сюжет? Кульминация? Развязка? Так они только в рассказах бывают. А это не рассказ вовсе, а просто случай из жизни.

Ах, да. Чуть не забыла. Прошло несколько лет. Сначала мы с миссис Смит попытались поддерживать знакомство: пару раз обменялись электронными письмами, еще раз встретились во время ее очередного приезда в Питер, и я увидела ее роскошную квартиру, обставленную английской мебелью. Квартира выглядела слишком красиво и немного тоскливо, как может выглядеть дом, в котором не живут. А потом Ленка как-то снова пропала с моего горизонта, пока однажды, лет через пять, под новый год я не получила посылку из Лондона с обратным адресом адвокатской конторы. В ней не оказалось даже сопроводительного письма. Но вы, конечно, уже догадались, что там было.

VI

Избавление от лишних вещей приносило Владе удивительное удовлетворение, даже несмотря на то, что многие из них были памятными. Один коллекционер, которому она предложила купить фотографию своей бабушки, сделанную в ателье Карла Буллы, попрекнул ее: «Не понимаю родственников, которые продают фотографии предков». Он-де у таких даже и брать ничего не желает. Выходит, ему нужно, чтобы все сначала попало на помойку, а потом уже к нему в коллекцию? Владе это было непонятно.

Незадолго до этого, зайдя в ближайшую библиотеку, чтобы оставить там связку ненужных ей книг «по школьной программе», Влада попала на выставку странных коллажей и инсталляций. Похоже, автор нашел на помойке чьи-то старые снимки, письма, дневники и детские рисунки и, дополнив современными фотографиями, использовал их для создания своих произведений. Это была история о том, как чьи-то вещи, дорогие человеку при жизни, – следы его существования – после смерти оказываются на помойке и складываются в какой-то новый гипертекст.

Влада знала, что с ее вещами будет именно так. Детей у нее нет, с прочими родственниками тоже не сложилось. То есть они как бы есть, но совсем чужие. Друзья? Ну, на что им ее вещи… И вот теперь, после этой выставки, она задумалась над тем, как к этому относиться. Страдать? Заранее что-то кому-то отдать? С другой стороны, не все ли равно, что с ними будет? А вот фотографии, письма… жалко, конечно. Только они же никому не нужны, кроме нее.

Но выставка в библиотеке была не только об этом. Рядом с «помоечными» коллажами автор поместил образы реалий современной жизни – фотографии гаджетов, скриншоты с соцсетей, тексты смс-ок. И в душу зрителя невольно заползал какой-то холодок, закрадывался вопрос: а что останется от нынешнего молодого поколения? От тех, кто не пишет писем, не ведет дневников, не хранит фотоальбомов?

Влада подумала о Никитином «архиве» – старом потертом дипломате, который она, почти не разбирая, отдала его сыну. Она тогда обратила внимание на то, что там почти не было ничего личного, в основном, документы. А где же были его письма? Фотографии его первой и второй жен, родителей, детей? Однажды, когда они еще не жили вместе, Влада видела у него в комнате большую коробку с фотографиями. Почему он не взял их с собой потом? Раньше Влада об этом не задумывалась: в конце концов, она не очень верила в реальность его пятидесятилетнего существования до встречи с ней, но теперь это показалось ей странным. Он не взял даже портрет Маши, своей второй жены, умершей за три года до этого, который стоял у него на книжной полке. Где все это теперь? Наверное, у его сына, который уже давно живет самостоятельно.

Владе неожиданно пришло в голову, что Никита почти всю жизнь прожил каким-то неприкаянным, у него, по сути, почти не было своего собственного жизненного пространства. Она не знала, угнетало это его или ему было все равно.

Ну, детство в коммуналке – обычное дело для многих поколений, но и потом – сперва в однокомнатной с матерью, потом в двушке вместе с родителями жены. Через какое-то время, когда родилась дочь, они получили свою квартиру, но почти сразу после этого развелись, и Никита вернулся к матери. Позже он женился на Маше и въехал в ее крохотную комнатенку в коммуналке, где родился и вырос его сын. Там у него вообще не было никакого личного пространства.

С Владой они прожили первые несколько лет на съемной квартире, где Никита спал на диване в проходной комнате, иногда вместе с сыном. И, наконец, годы совместной жизни в квартире Влады – поначалу вместе с ее мамой, с которой ему приходилось делить кухню, потому что готовкой занимался он. Здесь у него вроде бы и была своя комната, но она же одновременно являлась и их с Владой гостиной, где стояли бабушкино пианино, шкаф с неинтересными ему книгами, стол-книжка… И его собственная территория ограничивалась диван-кроватью, ушастым креслом бержер, любимым телевизором и музыкальным центром.

Может, отсюда происходила его так раздражавшая Владу привычка не спешить домой после работы, прогуливаться по магазинам, заходить в рюмочную? Может быть, только там, в толпе, он мог наконец остаться один?

А полюбившееся ему кресло было куплено для Влады родителями еще в годы ее студенчества у бабушкиной подруги тёти Шуры. Купили его за тридцать рублей, потом отреставрировали за триста: обили бархатом, обшили бахромой. Тётя Шура жила в большом красивом доме на улице Пестеля, в коммунальной квартире. Чтобы вынести кресло из ее комнаты, пришлось открыть много лет не открывавшуюся вторую створку двойной двери, а для этого – отодрать линолеум между дверями. На новое место кресло несли вчетвером – Влада, мама, мамина подруга и Владин троюродный брат. Шли зимним вечером в темноте по набережной Мойки, потом через Дворцовую площадь, где остановились отдохнуть возле Александрийского столпа и мама посидела в кресле под фонарем, потом по Александровскому саду… А когда подошли к парадной, испугались, что кресло не пролезет в двери. Но после нескольких попыток им удалось найти нужное диагональное положение и протолкнуть его внутрь.