Плач к Небесам - Энн Райс

И вот наконец он достиг Карасены. На рассвете вышел изгостиницы, где провел ночь на соломенной подстилке, и, поднявшись вверх посклону, обнаружил дом, в котором когда-то родился, на отцовской земле. Домничуть не изменился с тех пор, как двенадцать лет назад он его покинул.

У очага стояла приземистая, толстая женщина с круглым лицом,впавшими от отсутствия зубов щеками и выцветшими глазами. Руки ее былизапачканы жиром. В первый момент он засомневался. Но потом, конечно, узнал ее.

— Гвидо! — прошептала она.

И все-таки боялась к нему прикоснуться. Низко поклонившись,протерла скамью, чтобы он мог сесть.

Вошли его братья. Прошло несколько часов. Грязные детиютились в углу. Наконец появился отец, встал над ним, такси же громадный инеуклюжий, как прежде, и обеими руками протянул ему грубую чашу с вином. А матьпоставила перед ним сытный ужин.

Все смотрели на его модный камзол, кожаные сапоги и шпагу всеребряных ножнах, что висела у него на боку.

А он сидел и смотрел на огонь, словно никого рядом не было.

Но иногда глаза его оживали, и он обводил взглядом мрачноесборище могучих волосатых мужчин с черными от грязи руками, одетых в овчину исыромятную кожу.

«Что я здесь делаю? Зачем я пришел?»

Он встал, чтобы уйти.

— Гвидо! — снова произнесла мать.

Быстро вытерев руки, подошла к нему, словно желая коснутьсяего лица. И это было лишь второе обращение к нему.

И что-то поразило Гвидо в ее голосе. Это был тот же тон,каким говорил с ним молодой маэстро в затемненной комнате для занятий, и этобыло словно эхо того голоса, который принадлежал человеку, державшему егоголову во время оскопления.

Он смотрел на нее. Его руки зашевелились, обшаривая карманы.Он достал подарки, полученные за великое множество маленьких концертов. Брошь,золотые часы, украшенные жемчугом табакерки и, наконец, золотые монеты, которыеон стал совать каждому из собравшихся в руки, сухие, как высохшая грязь наскале. Мать плакала.

К ночи он вернулся в гостиницу в Карасене.

* * *

Добравшись до суматошного центра Неаполя, Гвидо продалпистолет, чтобы снять комнату над таверной. Заказав бутылку вина, перерезалножом вены, уселся и начал пить вино, глядя на струящуюся кровь. Потом потерялсознание.

Но его обнаружили прежде, чем он успел умереть. И увезлиобратно в консерваторию. Там он проснулся с перебинтованными запястьями всобственной постели и увидел своего учителя, маэстро Кавалла, плачущего надним.

Что происходило? Действительно ли все менялось? Тонио такдолго жил с непоколебимой уверенностью в том, что ничто никогда не изменится,что теперь не мог сориентироваться.

Отец находился в комнате матери два дня. Приехал врач. ААнджело каждое утро закрывал двери библиотеки и говорил: «Занимайся!» Наплощадь они больше не ходили, а ночью — он был уверен в этом — он слышал плачматери.

Алессандро тоже находился в доме. Тонио видел его мельком. Аеще он был уверен в том, что слышал голос своей тетушки Катрины Лизани. Кто-топриходил, кто-то уходил, но за ним, за Тонио, отец не присылал. Отец не требовалот него объяснений. А когда он подходил к комнате, ведущей в покои матери, егоне пускали туда так же, как когда-то не пускали отца. Тогда Анджело забирал егообратно в библиотеку.

Потом прошел слух, что Андреа оступился на пристани, когдасадился в гондолу. Ни разу в жизни он не пропустил заседание Сената илиБольшого совета, но в это утро он упал. И хотя это было всего лишь растяжение,он не мог уже участвовать в процессии, которая должна была следовать за дожемна предстоящем празднике.

«Но почему они говорят об этом, — думал Тонио, —когда он несокрушим и могуществен, как сама Венеция». Сам Тонио не мог думатьни о ком, кроме Марианны.

Но хуже всего было то, что в течение всех этих часовожидания он, без сомнения, испытывал приятное возбуждение. Чувство этопоявилось у него еще в начале года: что-то произойдет! Но когда он вспоминал,как мать кричала и била его в столовой, то чувствовал себя предателем.

Он хотел, чтобы ее схватили, чтобы отец увидел, в чемпричины ее болезни. Убрал вино, заставил ее встать с постели, вывел из тьмы, вкоторой она пребывала, как спящая принцесса из французской волшебной сказки.

Но он-то отвел ее в столовую не для того, чтобы этослучилось! Он не собирался предавать ее. И почему никто на него не сердится? Очем он думал, когда повел Марианну туда? Когда же он вспоминал о том, что онатам сейчас одна, в окружении врачей и родственников, которые совсем неродственники ей по крови, он не мог этого выдержать. Его бросало в жар. Наглаза наворачивались слезы. И это было хуже всего.

А где-то глубже всего этого и вне его досягаемостигнездилась тайна того, почему мать так переменилась, почему так кричала, почемуударила его. Кем был этот таинственный брат в Стамбуле?

* * *

На вторую ночь после происшедшего он получил ответ на всесвои вопросы.

Ничто не предвещало этого, когда он в полном одиночествеужинал у себя в комнате. Прекрасное темно-синее небо было наполнено луннымсветом и весенним бризом, и казалось, пели все гондольеры вверх и вниз поканалу. На прозвучавшую песню тут же следовал отклик. Глубокие басы, высокиетенора, а где-то вдалеке скрипки и флейты уличных музыкантов.

Но когда Тонио лег в постель, одетый, но слишком усталый,чтобы звонить слуге, ему показалось, что он слышит, как где-то в лабиринте домаего мать запела. А когда он отбросил эту мысль, тут же услышал высокое изамечательно мощное сопрано Алессандро.

Он закрыл глаза и затаил дыхание и тогда смог различитьзвуки клавесина.

А едва понял, что все это ему не приснилось, как раздалсястук в дверь и пожилой слуга его отца, Джузеппе, пригласил его следовать заним: отец пожелал его видеть.

* * *

Первым среди всех он увидел отца. Тот с царственным видомвозлежал на постели, откинувшись на подушки. На нем был тяжелый халат изтемно-зеленого бархата, в форме мантии патриция.

Но в Андреа чувствовалась какая-то болезненность иотстраненность.

Поодаль от него находились несколько человек. Когда Тониовошел, мать поднялась от клавесина. Розовое шелковое платье тесно обтягивалопугаюше узкую талию. Хотя лицо Марианны еще оставалось мертвенно-бледным, онауже пришла в себя, и глаза ее были ясны и светились какой-то чудесной тайной.Она коснулась его щеки теплыми губами. Ему показалось, что она хочет что-тосказать, но понимает: еще не время.