Плач к Небесам - Энн Райс

— Так в доме есть его изображения? Где они? —равнодушно спросила она — удивительно молодая, очень серьезная и невинная.

Она резко встала, и Тонио тоже вскочил. Она надела желтыйшелковый халат, подождала, пока он вытащит из подсвечника свечу, и последовалаза ним.

В ее облике и поведении было что-то ненормальное. Уже наполпути в столовую он понял, что она идет босиком и даже не замечает этого.

— Где? — повторила она вопрос.

Он открыл двери и показал на большой семейный портрет.Марианна смотрела на него, а потом глянула на сына в замешательстве.

— Я покажу тебе, — быстро сказал он, успокаиваяее. — Лучше всего его видно, если смотреть вблизи. Пойдем. — И онподвел ее к картине.

Свеча не понадобилась. Лучи предвечернего солнца пробивалисьсквозь зарешеченные окна, и спинки стульев были теплыми на ощупь, когда онпровел по ним рукой.

Он подвел ее ближе.

— Вот. Смотри. Под черным слоем.

И приподнял ее, удивившись тому, какая она легкая, и тому,как дрожит ее тело. Подвешенная в воздухе, она приложила левую ладонь ккартине, и ее пальцы приблизились к силуэту, что был там спрятан. И внезапноона его увидела. Тонио почувствовал ее потрясение и то, как она стала медленновпитывать каждую подробность, словно фигура, много лет пребывавшая в небытии,действительно выплывала на свет.

У нее вырвался стон. Тихий вначале, он все нарастал,нарастал, а потом неожиданно прервался. Мать зажала рот и так резко рванулась,что Тонио не удержал ее. Оказавшись на полу, мать отшатнулась и, широкораспахнув глаза, снова застонала.

— Мама? — Он вдруг испугался. И постепенно понял,что ее лицо превращается в ту совершенную маску ярости, которую он часто виделв далеком детстве.

Почти неосознанно он поднял руки, и все же ее первый ударпришелся ему по скуле, и от резкой боли он тут же сам испытал ярость.

— Прекрати! — закричал он.

Она снова ударила его, на этот раз левой рукой, а сквозь еестиснутые зубы вырывались короткие стоны.

— Прекрати, мама, прекрати! — кричал он, скрестивперед лицом руки и гневаясь все больше и больше. — Теперь я этого невынесу, прекрати!

Но ее удары сыпались на него снова и снова, и она теперькричала в голос, и он никогда в жизни не испытывал к ней такой ненависти, каксейчас.

Он поймал ее запястье и оттолкнул ее, но левой рукой онауспела вцепиться ему в волосы и потащила за собой.

— Не делай этого! — орал Тонио. — Не смей!

Он обнял ее, пытаясь прижать к своей груди и утихомирить.Она рыдала, из-под ее ногтей сочилась кровь. И тут, как он со стыдом осознал,двери столовой отворились.

Тонио раньше матери увидел отца, а с ним его секретаря,синьора Леммо. Тот отступил назад и в один миг словно испарился.

А она все била сына по щекам, все кричала на него, и в этовремя Андреа приблизился к ней.

Должно быть, прежде всего она увидела его мантию,полыхнувшую багряным цветом, и тогда вмиг ослабла, стала падать навзничь.Андреа подхватил ее, открыл ей свои объятия и медленно прижал жену к себе.

С горящим лицом Тонио беспомощно наблюдал это. Никогда преждене видел он, чтобы отец касался матери. А она, истерически плача, извивалась,отталкивалась от него, словно не желала позорить его мантию, словно пыталасьспрятаться, заслонившись собственными руками.

— Дети мои, — прошептал Андреа.

Он перевел взгляд своих мягких карих глаз на ее свободноедомашнее платье, а потом на босые ноги. Затем медленно, печально посмотрел насына.

— Я хочу умереть! — билась она в истерике. —Я хочу умереть!

Голос вырывался из глубины ее горла. Андреа ласково коснулсяее волос. Потом его пальцы разжались, ладонь легла на ее голову, и он притянулее к себе.

Тонио вытер слезы тыльной стороной руки. Поднял голову итихо сказал:

— Это моя вина, отец.

— Ваше превосходительство, позвольте мнеумереть, — прошептала она.

— Выйди, сын мой, — сказал Андреа ласково. Но тутже поманил Тонио и твердо пожал его руку. Прикосновение было холодным и сухим ив то же время непередаваемо страстным. — Иди, оставь меня наедине с твоейматушкой.

Тонио не шевельнулся. Он смотрел на нее. Ее узкая спина сотрясаласьот рыданий, а волосы неряшливо падали на отцовскую руку. Он молча взывал котцовскому милосердию.

— Иди, иди, сынок, — сказал Андреа с безграничнымтерпением в голосе. И словно для того, чтобы успокоить Тонио, он снова взял егоруку, ласково пожал ее мягкими сухими пальцами и отпустил, а потом махнул всторону открытой двери.

Это был тот период его жизни, когда голос Гвидо, будь он«нормальным» юношей, должен был бы измениться, упав с мальчишеского сопрано дотенора или баса. Это очень опасное время для евнухов. Никто не знает почему, нотело словно пытается остановить волшебство, над которым больше не имеет власти.И это напрасное усилие оказывается очень опасным для голоса, отчего многиеучителя пения не разрешают своим ученикам-кастратам петь в течение технескольких месяцев, пока ломается голос. Считается, что это дает надежду на егоскорое восстановление.

И обычно голос восстанавливается.

Но иногда этого не происходит.

И вот с Гвидо случилась именно эта трагедия.

* * *

Прошло полгода, прежде чем в этом убедились все. Для самогоГвидо это были месяцы невыразимых страданий. Снова и снова пытаясь запеть, ониздавал лишь грубые и слабые звуки. Его учителя Джино и Альфредо не моглисмотреть ему в глаза. Даже те, кто раньше завидовал ему, теперь цепенели отужаса.

Но конечно, никто не ощущал эту потерю так, как сам Гвидо,никто, даже маэстро Кавалла, воспитавший его.

* * *

И вот однажды, после полудня, собрав все деньги, полученныена праздниках и званых ужинах, на которых он пел, и все золото, которое ему нехватило времени потратить, Гвидо исчез, не сказав никому ни слова, ушел изконсерватории с одним узелком на плече.

* * *

У него не было ни проводника, ни карты. Но он задавалвопросы и десять дней шел по крутым и пыльным дорогам, уводившим его все дальшев глубины Калабрии.