Конкистадор - Висенте Бласко Ибаньес

Мигель Диас был прощен и стал любимцем Колумбов. По прошествии некоторого времени Куэвас будет знать его как коменданта крепости Санто-Доминго, когда дон Бартоломео Колумб построит этот город; Диас женится на своей индейской предводительнице, окрещенной под именем Каталина, и они нарожают кучу детей.

Как только Колумб услышал рассказ своего брата и понял, что в рудниках полно древних разработок, его бредовые географические идеи снова воскресли, обретя новую точку опоры. Стало быть, он вовсе не ошибался, утверждая, что этот остров, названный им Эспаньола, на самом деле был древним Офиром[11].

– Брат, – говорил Колумб, – я уверен, что мы обнаружили копи, где добывали золото для царя Соломона, чтобы построить Иерусалимский Храм. Его корабли проходили через Персидский залив мимо Тапробаны[12] и достигали этого острова, находящегося прямо напротив Азии, то есть мыса, который местные называют Куба.

Поскольку обе каравеллы уже были готовы к отплытию, Колумб поспешил погрузиться на корабль. Адмирал старался не пересекаться с Хуаном де Агуадо, который вел себя надменно по отношению к нему. Отправились они в путь на разных кораблях. Кроме того, Колумб должен был вывезти всех недовольных колонистов, изъявивших желание уехать.

В Ла-Изабелле останется лишь пятьсот белых людей. Двести двадцать вернутся в Испанию. Остальные, несколько сот человек, погибнут в течение нескольких месяцев.

Адмирал передал бразды правления островом дону Бартоломео, пожаловав ему титул «аделантадо»[13], и наказал, что в случае его смерти наследником титула должен стать другой его брат – дон Диего.

Охеда, разочарованный, как и все остальные, и потерявший веру в адмирала, также возвращался в Испанию.

– Там, где есть Колумбы, – говорил он, – все принадлежит им, а остальным не достается ничего. Они считают оскорбительным для себя иметь друзей и признают только слуг. Если я и вернусь в эти азиатские земли, то только сам по себе.

Куэвас и Лусеро не захотели последовать за ним. Что им делать в Старом Свете? Большинство их друзей грузились на корабли в стремлении убежать от надвигающегося голода и болезней. Они видели в образе далёкой родины изобилие и счастье, каким бы жалким ни было их существование там, в то время как эти двое, посреди всеобщей нужды, всегда были и будут на привилегированном положении в колонии.

Как это было и во время первого плавания, они находились на особом положении по отношению к остальным. Адмирал не забывал своего бывшего пажа Лусеро и ее романтическую историю, и остальные Колумбы помогали этим двоим, оказывая покровительство их семье. Ко всему прочему Куэвас был впечатлен удачей своего друга Диаса. Фернандо и прибыл на эти азиатские острова в поисках подобного успеха. И почему ему должно сопутствовать меньше удачи, чем его товарищу?

– Я бы с радостью последовал за Вашей милостью, дон Алонсо, – сказал он своему капитану, – но у меня жена и ребенок, и я думаю, мне лучше остаться; особенно сейчас, когда обнаружены копи царя Соломона. К тому же, я надеюсь, что скоро снова увижу вас здесь.

Охеда кивнул. Он никогда и не думал отказываться от своих планов в землях Великого Хана. Однако если он вернется – то только сам по себе, с отрядом своих людей, чтобы никто не руководил им, поскольку Охеда чувствовал себя более достойным для командования, чем аделантадо дон Бартоломео, который относился ко всем как к своим подчиненным.

10 марта две каравеллы, битком набитые людьми, отправились в Испанию. На борту этой пары небольших кораблей кроме команды и множества захваченных индейцев было еще более двух сотен беглецов из колонии. Страдания и уныние этих людей по силе были сопоставимы лишь с теми завышенными ожиданиями, которые сопровождали их два года назад, в самом начале плавания к берегам Ганга, в богатую Индию, которую, по убеждению Колумба, они открыли.

Обратное плавание оказалось очень долгим, что еще больше усугубило несчастья этих людей. Оно длилось три месяца, поскольку адмирал решил держать курс на восток, вместо того чтобы взять курс на север, как было в первом плавании, а потому им постоянно приходилось мучиться то со встречным ветром, то с тропическим штилем.

В результате на кораблях осталось так мало провизии, что многие стали поговаривать о том, чтобы убить пленных индейцев и питаться их мясом. Те же, кто был менее кровожаден, ограничивались предложением просто бросить их в воду и избавиться от лишних ртов.

Во время этого мучительного плавания умер Каонабо, «властелин дома из золота», которого адмирал хотел показать испанским королям. Из-за чувства собственного унижения беспросветная тоска овладела касиком, что и стало основной причиной его смерти. Могучий воин, о котором восхищенно рассказывали испанцы, поначалу веря в то, что он и является королем Сипанго, где «крыши из золота», окончил свою жизнь тем, что был сброшен в море, как дохлое животное.

Когда обе каравеллы после тяжелого плавания бросили якорь в бухте Кадиса, Колумб сразу же почувствовал, с каким недружелюбием его встречают.

Ему припомнили все его умопомрачительные обещания при подготовке второй экспедиции на поиски Великого Хана. И то, что он собирался привести назад корабли с трюмами, полными золота и специй. А в итоге испанцы увидели лишь процессию несчастных людей – моряков и колонистов, измученных болезнями, пожелтевших от голода, лица которых своим цветом трагически напоминали желтоватый отблеск того сказочного золота, которое им так и не суждено было найти.

Колумб много говорил, пытаясь с помощью своего пылкого красноречия возродить тот энтузиазм, с которым приветствовали его возвращение из первого плавания, однако слушатели лишь улыбались, переглядываясь между собой, или недоверчиво пожимали плечами. Его уже не слушали так, как когда-то в Барселоне, когда он рассказывал о первой экспедиции. А имя Великого Хана вызывало насмешки.

Напрасно он рассказывал об исследовании побережья Кубы, объясняя, что эта земля находится недалеко от Золотого Херсонеса древних и является оконечностью богатых провинций Азии. Зря хвастался открытием копей царя Соломона на острове Эспаньола, который на самом деле является древним Офиром. Его блестящие географические фантазии слушатели встречали с недоверчивым сарказмом.

Поскольку он был необычайно красноречив от природы и обладал редким даром внушать свои иллюзии всем остальным, иногда ему удавалось снова, как в былые времена, очаровать своих слушателей; но стоило тем увидеть или услышать кого-либо из вернувшихся оттуда, они понимали, что все утверждения адмирала – сплошной вымысел.