Конкистадор - Висенте Бласко Ибаньес

В этот момент в дверь осторожно просунулась чья-то голова; мотнув головой и хитро подмигнув глазами, заглянувший пригласил его выйти. Куэвас узнал старуху-индианку, служившую им переводчицей.

Сам не понимая почему, осторожно, стараясь не шуметь, он вылез из гамака. Дон Алонсо все еще спал, и, чтобы не потревожить его сон, Фернандо на цыпочках подошел к выходу.

Юноша почувствовал дыхание индианки, когда та прерывистым шепотом сказала ему на ухо:

– Королева хочет тебя видеть… Я бросила камешек, чтобы разбудить тебя… Идем!

И Куэвас, так же машинально, как и вылез из гамака, вернулся внутрь хижины, взял меч со шлемом и двинулся вслед за старухой. Это было инстинктивной предосторожностью солдата в небезопасных краях. К тому же его врожденное уважение к иерархии побуждало его заботиться о подобающем внешнем виде. Хотя Анакаона была человеком низшей расы и не знала христианских обычаев, однако это не отменяло того, что она являлась правительницей.

Фернандо шел следом за старухой по извилистым тропинкам, служившим улицами этому поселению, где хижины и палисадники были разбросаны прихотью их строителей. Солнце стояло высоко, зной палил нещадно и лишь непрекращающееся жужжание насекомых нарушало эту сонную тишину. Куэвас порадовался, что снял с себя доспехи еще до обеда и оставил их в хижине вместе со щитом. Безлюдность, царившая в деревне в этот час, избавляла от мыслей об опасности.

Индианка провела его через проем в одном из частоколов, затем они пересекли другие, делившие территорию на отдельные дворы, и наконец попали в большую круглую хижину с конической крышей, похожую на походную палатку или шатер военного лагеря христиан.

Фернандо поморгал, чтобы его глаза привыкли к полумраку помещения. Он ощутил сильный аромат цветов, смешанный с запахом свежего от частых омовений женского тела, натертого бальзамами из диких трав.

Оглянувшись, он заметил, что старуха исчезла, затем различил неподалеку на полу какое-то светлое пятно. Когда его глаза уже привыкли к зеленоватому, просачивающемуся сквозь крону огромного дерева свету, который проникал в хижину через два отверстия в крыше, Куэвас разглядел женщину, которая возлежала среди душистых трав и подпирала голову ладонью.

Глаза королевы Анакаоны смотрели на него с той же выразительностью, как и несколько часов назад. Он собрался было что-то произнести, но передумал. Бесполезно. Старуха, которая могла бы послужить переводчицей, уже ушла. Несмотря на это, королева заговорила с ним, помогая себе выразительными жестами, которые использовали все индейцы высокого ранга, касики или жрецы, удивительно опытные в общении с помощью мимики.

Она жестом велела ему сесть рядом, и юноша, который уже снял шлем, приветствуя ее, спешно повиновался.

Что за намерения были у прекрасной Анакаоны? Сомневалась ли она в «маленьком белом вожде» и хотела использовать Куэваса в качестве посредника, чтобы договориться с адмиралом? Тогда почему она отослала старуху-переводчицу? Едва зародившиеся у Фернандо сомнения и предположения тут же испарились.

Он сидел на полу рядом с красавицей-индианкой. Она украсила себя новыми гирляндами из свежих цветов, однако внезапно юноша перестал ощущать цветочные ароматы. Остался лишь один запах, обволакивающий его до головокружения, похожего на опьянение…

Тело нежного цвета корицы, которое пахло, словно сад, казалось еще белее в обманчивом полумраке этого укромного таинственного места! Сквозь отверстия в крыше проникал дрожащий, зеленый, пронизывающей листву свет и лилось сладострастное воркование диких горлинок, нежившихся в кроне огромного дерева.

Фернандо показалось, что он видит совсем другую Анакаону. Глаза ее смотрели на него так же, как и утром, пристально и властно, с уверенностью женщины, которая знает, что она неотразима, но в то же время взгляд ее стал менее царственным, более нежным и покорным.

А еще – королева улыбалась. Ее пухлые губы цвета спелой вишни, обычно плотно сжатые в выражении надменной властности, сейчас были невинно приоткрыты, обнажая сияющий в темноте перламутровый блеск крепких ровных зубов, словно уста одной из тех лесных нимф из Харагуа, составлявших ее свиту.

В ее улыбке было заметно какое-то беспокойство, как будто она мысленно пытается вспомнить что-то, ускользающее из ее памяти. Вдруг ее лицо озарилось выражением детского триумфа. Она ухватила это ускользающее мимолетное воспоминание.

– Поцелуй… Поцелуй… – смеясь, повторяла она.

Это было слово, которому ее научила старая индианка, знающая привычки бледнолицых.

Как и всем ее соплеменникам, ей была неведома эта привычка присланных с неба людей – соединять свои губы в жесте, предваряющем самое главное наслаждение жизни.

Она смеялась над этими неизвестными ей ласками, запоминая обозначающее их слово. И она хотела сказать его этому юноше-турей, всего несколько часов назад появившемуся перед ней, словно небесное видение на фоне своих грубых, жутковатых товарищей.

– Поцелуй… Поцелуй…

Она воплотила слова в действие, и Фернандо почувствовал на своих губах чувственные и свежие губы Королевы Золотой Цветок.

К удивлению юноши, она почти впилась в его губы со звериной, но одновременно ароматной и нежной хищностью, присущей всему этому новому и загадочному миру. И как последний штрих к столь нереальной картине, тело Фернандо обвили ее руки, круглые, теплые, с атласной кожей, пахнущие жасмином – таких никогда не встречал мужчина его племени.

Руки королевы сжимали его в объятьях, чувственные глубины ее пухлого рта затягивали юношу с такими настойчивыми ласками, словно намеревались выпить всю кровь его губ.

Фернандо попытался отстраниться, почтительно и отчаянно одновременно, однако, отталкивая Анакаону, приподнявшуюся со своего ложа из цветущих трав, он почувствовал два полушария, прикосновение к которым вызвало в нем дрожь, пронзив все тело от головы до пят.

Татуировки, покрывавшие тело индейской красавицы, были неразличимы в полумраке хижины. Она вся казалась светлокожей, сейчас на ней не осталось даже того коротенького фартучка, в котором она показывалась на публике.

Бедный юноша в этот момент осознал все превосходство королевы перед женщинами Старого Света. От нее не исходило и следа тех далеких животных запахов, которые зачастую волнами растекались после того, как христианка взмахнет своими длинными юбками. Обнаженная королева трижды в день погружалась в прозрачные источники, так же как и девушки ее свиты. Облачение из одних лишь цветов, всегда свежих, в итоге придавало арамат ее коже, и тело казалось садом, сделанным из плоти.

В Куэвасе со всей агрессией страсти восстали восемнадцать юношеских лет. Он встал на дыбы, как подстегнутый кнутом дикий жеребец, разом забыв все на свете – и себя, и все, что его окружает. Желание Фернандо стало грубым и неукротимым. Он стиснул оказавшиеся в его руках тугие округлости, словно хотел выжать из них все соки, он почти кусал эти губы, пытавшиеся поглотить его своими ласками. Его страсть была подобна боевому гневу, с которым он обычно наносил яростные удары во время сражений. Фернандо боролся с обвивающимся вокруг него телом, пытаясь подчинить его себе, и потянулся освободиться от мешавшего сбоку на поясе меча.