Зачарованная Эви - Гейл Карсон Ливайн

– Вы считаете, что все мы одинаковы, но заранее знаете, что я вам не ровня.

Оболочка вокруг их страха росла и крепла. А остальные чувства: любопытство, жажда действовать, тревога – притупились, и ужас сжался в тугой кулачок.

Но кулачок был еще великоват. У эльфа Греллона и господина Питера, когда они были во власти зЭЭна, он съежился до размеров горошины. Я прислушалась, где же отлучившаяся женщина, и едва различила ее шаги. Почему она медлит? Неужели так перепугалась, что не хочет возвращаться и выручать своих?

Я подумала, что если зЭЭнить старика, остальные последуют его примеру, а ключиком к его сердцу, возможно, станут его грусть и обида на обман.

И я произнесла своим новым, сладеньким голосом:

– Каждому найдется утешение.

Например, мне, если я вернусь к господину Питеру.

– Для кого-то это стихи.

Никакого отклика.

– Для кого-то – вкусный обед.

Тоже мимо, хотя лично меня полоска мяса успокоила бы.

– Для кого-то – сад.

Оболочка вокруг страха у старика стала толще. Он слегка расслабился. Вспомнив о своем саде, он явно приободрился. Остальным тоже стало легче дышать. Я делала успехи, и люди становились все съедобнее и съедобнее.

До меня донесся приглушенный грохот. Женщина уронила часть своего арсенала. Собирай помедленнее! А лучше – еще что-нибудь урони!

– Мои любимые цветы – розы, – продолжала я. – В нашем…

– Особенно красные, – добавил старик дребезжащим голосом.

Послышалось натужное дыхание женщины. Она несла оружие для всех, и с ней никого не было.

– По пути сюда, – проговорила я, изо всех сил стараясь не спешить, – мне попался кустик ночных маргариток – поздних, не по сезону.

– Где? – спросил старик. – Ты мне покажешь? То есть нам?

Ага.

– Покажу – только помогите мне выбраться.

Тощий скрылся из виду. Я своим новым голосом сказала еще что-то о цветах. Женщина с оружием приближалась.

Тощий вернулся с шестом и протянул его мне. Я взяла шест и воткнула в землю под соломой. Поднялась, перебирая руками по шесту, а ногами упираясь в земляные стенки, добралась до края ямы, подтянулась на руках и вылезла.

Все улыбались мне и от этого становились еще аппетитнее. Прелестные куколки, как и предсказывал ССахлУУ. Сами себя предлагают. Мечтают, чтобы их съели.

Рука помимо моей воли потянулась к щеке девочки: вот бы погладить ее, вот бы ощутить, какая она нежная… Я отдернула руку – лучше возьму сушеного мяса.

Дверь распахнулась.

ЗЭЭн мгновенно развеялся.

В сарайчик ввалилась женщина с топором, косой, граблями и лопатой.

– Прошу тебя…

Но мед из голоса куда-то улетучился.

Прощай, господин Питер!

Женщина торопливо раздала оружие.

Если я побегу, они погонятся за мной верхом и поймают.

Секунду мы глядели друг на друга в растерянности.

Беги!

Оставив мясо? Ни за что!

Я с огрским проворством вцепилась старику в локоть, подтянула к себе, вырвала у него грабли и швырнула на землю. Свободной рукой схватила сушеное мясо, много, и напихала за пазуху себе и старику. И просипела без всякого меда – все равно не получится:

– Хотите снова увидеть своего друга, а не его косточки? Тогда не гонитесь за мной еще два часа.

– Не трогай хозяина! – закричала девочка.

Храбрая.

– Мы тебя еще найдем, – процедил тощий.

– Делайте, как он велит, – произнес мой пленник, хозяин усадьбы. – Дайте ему два часа. Со мной все будет хорошо.

Он?! Ему?! Этот болван даже не понял, что я девушка!

Я разъярилась, но только попятилась, держа пленника перед собой лицом к остальным. Выскочила за дверь, взвалила его на спину и помчалась по дороге в сторону Топей. Дождь еще только собирался.

Господин Питер, мы снова увидимся.

Старик изо всех сил отворачивался от меня. Я вспомнила, как жутко воняю. А от него пахло сочным мясцом.

Я думала, он перепугается до полусмерти, но нет. И мой зЭЭн на него больше не действовал: я не ощущала никакой притупленности чувств, никакой плотной горошины ужаса. Нет, этот старик напряженно размышлял и сгорал от любопытства.

– По-моему, ты меня не съешь, – сказал он. – А что, твои любимые цветы и правда розы?

– Да, они красивые. А так лаванда гораздо полезнее.

Он замолчал. Я вытащила у него из-за пазухи кусок сушеного мяса и исхитрилась сжевать его прямо на бегу. Голод притупился, и теперь я уже не то чтобы мечтала сожрать пленника, просто была бы не прочь.

Когда мне его отпустить? Пробежала я уже мили три. Если пойдет дождь, он промокнет. Ночи теперь холодные. Еще простынет, а это может привести к лихорадке. Меня рядом не будет – лечить его некому. Мало ли какие у него знахари. Не хочу, чтобы он умер.

Я остановилась, поставила его на землю и забрала сушеное мясо, которое засунула ему под рубашку.

– Тот, другой, по-моему, ваш работник, он слишком худой. – Я замотала головой. – Не в том смысле, что я таких не ем! Я не это имею в виду. Таких, как он, преследуют болезни. Велите ему пить овечье молоко с имбирем. Я умею врачевать, – добавила я.

– Это была самая невероятная ночь в моей жизни. – Старик глубоко вздохнул. – Лучше бы тебе бросить воровство.

Я не могу!

Тут меня осенило. Банда мне больше не нужна.

– Я постараюсь воровать пореже.

Ведь придется кормить только нас с господином Питером.

– Теперь, – старик приподнял брови, – раз мы знаем, что ты огр, хотя и со странностями, тебя убьют, по крайней мере постараются, и я ничего не смогу поделать. Мои слуги уже послали за помощью, но сегодня я никого не отпущу за тобой в погоню.

– Спасибо.

Если хоть чуточку повезет, недолго мне осталось быть огром.

– Прощай! – крикнул он мне вслед.

Я снова пустилась бежать, но оказалось, что от усталости не могу даже рысить. Сил мне не хватало даже на то, чтобы просто идти. Я свернула с дороги и прилегла за дубом.

Наконец разразился дождь.

Счастье сделало мой сон крепким. Мне не помешал даже ливень, и слаще я не высыпалась с тех пор, как в моей жизни появилась Люсинда. Одежда промокла, но день был солнечный, и вскоре я высохла. На бегу я угощалась сушеным мясом из ночной добычи.

Я вернулась в Топи после полудня на двадцать четвертый день в обличье огра. Возле дома царила непривычная тишина. Я вдруг поняла, что не слышу ни рычания, ни стука от соударения тел. Неужели в банде такой же мир и покой, как и у меня в душе?