Волшебный корабль - Робин Хобб

— Придется поторопиться! — мрачно сказал Лем.

Делать нечего, Уинтроу опустил предварительные молитвы. Не стал он и произносить слова утешения, долженствующие приготовить ее тело и душу. Он просто встал перед ней и протянул руки. Коснулся пальцами сторон ее шеи, и каждый палец нашел предназначенную для него точку.

— Это не смерть, — сказал Уинтроу женщине. — Я лишь освобождаю тебя от забот бренного мира, дабы твоя душа возмогла без помех уйти в высшие сферы. Согласна ли ты?

Она безмолвно кивнула.

Уинтроу принял ее согласие и сделал медленный вдох, приводя свои жизненные токи в согласие с ее токами. И потянулся глубоко внутрь себя, туда, где таился в небрежении будущий жрец. Того, что ему предстояло, он никогда еще самостоятельно не совершал. Он еще не прошел полного посвящения в таинства. Но кое-что знал. И действительно был способен помочь… Он мельком заметил, что мужчина по имени Лем заслонял его своей широкой спиной от надсмотрщика и все время косился через плечо. Другие рабы сгрудились как можно плотнее, стараясь закрыть происходившее от глаз горожан.

— Поторопись, — вновь подтолкнул Уинтроу Лем.

Тот слегка прижал точки, безошибочно отысканные кончиками пальцев. Это воздействие изгонит страх и отодвинет боль, пока он будет разговаривать с Калой. Она будет слушать его. Она сможет поверить…

Сначала он вернул ей ее тело.

— Тебе — биение твоего сердца и веяние воздуха в легких. Тебе — зрение твоих глаз, слух твоих ушей, вкус во рту и осязание всего тела. Все это я передаю тебе во власть, дабы ты сама распоряжалась, быть им или не быть. Все это я возвращаю тебе, дабы ты в ясном сознании могла приготовиться к смерти. Я даю тебе утешение Са, дабы и ты могла другим его дать… — Он заметил в ее глазах тень сомнения и понял, что должен помочь ей осознать новообретенную власть. — Скажи вслух, — попросил он ласково, — скажи: «Мне тепло»…

— Мне тепло… — еле слышно отозвалась она.

— Скажи: «Боль ушла».

— Боль ушла… — Она не проговорила, а скорее выдохнула эти слова, но еще не успела докончить, как на лице стали разглаживаться морщины, прорезанные страданием. «Да она еще моложе, чем я посчитал», — подумал Уинтроу. Кала посмотрела на Лема и улыбнулась ему. — Боль ушла, — повторила она.

Уинтроу отнял руки, но остался стоять где стоял. Кала опустила голову Лему на грудь.

— Я люблю тебя, — просто сказала она. — Без тебя эта жизнь была бы совсем нестерпимой. Спасибо тебе… — Она вздохнула. — Поблагодари других за меня, ладно? За то, что грели своим теплом… работали больше, чтобы скрыть мою немочь… Поблагодари их…

Голос Калы смолк, и Уинтроу увидел свет Са, озаривший ее черты. Печали бренного мира уже оставляли ее. Она улыбнулась безмятежной детской улыбкой.

— Как прекрасны сегодня облака, любимый… белое на сером… ты видишь?

До чего просто. Ее дух, освобожденный от боли и скорби, немедленно обратился к созерцанию красоты. Уинтроу много раз видел подобное, но до сих пор изумлялся. Мирно и осознанно уходя в смерть, люди отбрасывали ненужную боль — и их души тянулись к чуду и к Са. Осознание смерти было необходимым моментом, — без этого человек мог воспротивиться прикосновению или не принять его. А кое-кто оказывался неспособен отринуть боль: такие люди цеплялись за нее как за последнее свидетельство жизни. Но Кала отпустила бренное очень легко. Так легко, что Уинтроу понял — она уже очень давно хотела уйти.

Он тихо стоял рядом с нею и не говорил ничего. Он даже не слушал, что именно она говорила любимому. По щекам Лема, разрисованным шрамами и глубоко вколотыми татуировками, текли слезы и капали с небритого, грубо вылепленного подбородка. Он молчал, а Уинтроу понимал только, что Кала продолжала говорить о любви, свете и красоте. Однако струйка крови все так же стекала по ее голой ноге. Вот силы совсем оставили ее, и голова на груди Лема беспомощно поникла… но улыбка на лице так и не погасла.

«Она была гораздо ближе к смерти, чем я полагал… Она так мужественно держалась, что я обманулся. Она в самом деле скоро ушла бы…

Оставалось порадоваться, что он сумел подарить им с Лемом это прощание, мирное и достойное…

— Эй, ты! — Короткая дубинка с силой ткнула Уинтроу в поясницу. — Ты что тут делаешь?

Задав вопрос, рабский надсмотрщик не дал Уинтроу ни времени, ни возможности ответить. Он просто отшвырнул его прочь, пребольно наподдав в ребра, и Уинтроу, задохнувшись, сложился пополам. А надсмотрщик уже стоял среди рабов, прожигая свирепым взглядом Лема и Калу.

— А ну, убери лапы! — рявкнул он на Лема. — Не иначе собрался опять ее обрюхатить, прямо тут, посреди улицы? Не успел я от предыдущего вашего ублюдка избавиться, а вы нового строгаете?

И сдуру (иначе не скажешь) схватил обмякшую Калу за плечо, чтобы оторвать от мужчины. Однако Лем не разжал рук. На месте надсмотрщика Уинтроу удрал бы без оглядки от одного его взгляда, но тот был не из робких. Он огрел Лема по лицу своей дубинкой — короткое, очень умелое движение, явно отточенное ежедневными повторениями. На скуле Лема лопнула кожа, хлынула кровь…

— Убери лапы! — снова взревел коротышка.

Неожиданный и жестокий удар наполовину оглушил великана-раба, и надсмотрщик сумел вырвать Калу из его рук, чтобы пренебрежительно швырнуть в кровавую грязь… она безвольно повалилась и осталась лежать. Голубые глаза, неподвижно устремленные в небо, хранили блаженное выражение. Уинтроу видел наметанным взглядом, что она действительно уходила. Мир страданий, тягот и унижений больше не существовал для нее. Вот ее дыхание стало слабеть… и прекратилось совсем.

— Во имя Са — ступай с миром… — кое-как сумел выговорить Уинтроу.

Надсмотрщик, свирепея, повернулся к нему:

— Ты убил ее, недоумок! Она вполне могла бы еще денек поработать! — Дубинка опять метнулась к Уинтроу и обожгла его плечо. Умелый удар рассек кожу, не поломав, однако, костей. По всей руке огнем пронеслась боль, и рука отнялась. «Вот это умелец», — некоей частью сознания отметил Уинтроу. Он вскрикнул и отскочил… Налетел на какого-то раба, и тот его оттолкнул, чтобы не путался под ногами. Невольники молча надвигались на коротышку, и вдруг оказалось, что его дубинка — на самом деле оружие не такое уж грозное. «Убьют, — в ужасе подумал Уинтроу, и его желудок поднялся к горлу. — Затопчут насмерть. Кости и те размочалят…»

Но с надсмотрщиком сладить оказалось не так-то легко. Он был верток и ловок, он любил свою работу и достиг в ней совершенства. Бац, бац, бац! — летала стремительная дубинка, и каждый удар попадал точно в цель, и с каждым ударом кто-нибудь из рабов да отшатывался. Вот что значит настоящий умелец причинять боль и принуждать к послушанию без истинных повреждений! С Лемом, впрочем, он не особенно осторожничал. Стоило тому сделать движение — и его настигал очередной удар. Лем поднимался — и дубинка снова сбивала его с ног…

А кругом них жизнь невольничьего рынка преспокойно шла своим чередом. Кое-кто чуть поднимал брови при виде расправы, но и только. Что, мол, взять с расписных и с человека, взявшегося с ними управляться?… Их просто обходили сторонкой, чтобы ненароком не попасть под горячую руку — и гуляючи шли себе дальше…