Волшебный корабль - Робин Хобб

— Но… я не понимаю, — взмолилась Шривер. На плече у нее зияла длинная рваная рана — след зубов белого змея. Он ударил ее зубами, точно не змеем был, а акулой какой!.. Густой зеленый вихор уже закрывал и склеивал рану, но она по-прежнему жгла, ибо Шривер торопилась изо всех сил, стараясь угнаться за Моолкином. За ними плелся Сессурия, недоумевающий, как и она.

— Я тоже ничего не понимаю. — Гриву Моолкина развевало стремительное движение. Где-то далеко позади них белый змей продолжал бессмысленно реветь, ненасытно набивая утробу. Сквозь Доброловище плыл запах крови, едва уловимый, точно старинные воспоминания. — Я сразу вспомнил ее аромат, — сказал Моолкин. — Я нимало не усомнился. Но она… это существо… это не Та, Кто Помнит!

Сессурия мощно ударил хвостом и поравнялся с ними.

— Этот белый змей… — спросил он с омерзением в голосе. — Что с ним такое?

— Ничего, — тихо, с жутким спокойствием ответил Моолкин. — Боюсь, с ним ничего особенного не случилось… Разве что он несколько дальше прошел по пути, которым мы все следуем. Как бы в скором времени и нам не стать такими, как он…

— Не понимаю, — повторила Шривер. Однако ощутила ледяную жуть, причину которой вполне могла бы понять, если бы постаралась.

— Он забыл. Вот и все. — Голос Моолкина не отражал никаких чувств.

— Забыл… что? — спросил Сессурия.

— Все, — ответил Моолкин. Его грива внезапно обмякла, цвета чешуи померкли. — Он забыл все, кроме того, чтобы жрать, линять и расти. А все остальное, все, что по-настоящему важно и значительно, — это он позабыл. Так же, как, боюсь, забудем и мы, если Та, Кто Помнит, в ближайшее время не явит Себя нам… — Он резко развернулся и заключил обоих своих спутников в кольчатые объятия. Они не сопротивлялись, наоборот, сами прильнули к вожаку в поисках утешения. Его прикосновение сразу обострило их память и восприятие окружающего. Все вместе они опустились в мягкий донный ил и погрузились в него, по-прежнему не расплетая объятий. — Мой Клубок… — проговорил Моолкин с нежностью, и Шривер с уколом боли ощутила истинность его слов. Они трое — вот и все, что осталось от прежнего Клубка Моолкина.

Они успокоенно лежали в объятиях вожака. Вскоре над поверхностью улегшегося ила торчали только их головы. Никто не двигался, жабры работали в унисон. Потом Моолкин тихим голосом, словно утешая, начал вспоминать святое предание.

— После перворождения мы были Владыками. Мы росли, мы постигали, мы испытывали. И то, что мы постигали, мы делили друг с другом, дабы накапливалась премудрость. Но ни одно тело не предназначено жить вечно. А потому настало время совокупления, и были смешаны сути. И мы навсегда сбросили свои старые тела, зная, что обретем новые, становясь новыми существами. Так и произошло. Мы возродились крохотными и обновленными. Мы кормились, мы линяли, мы росли. Но вот помнили мы уже не все. Только часть. И были те, кто сберегал для нас общую память. И когда наступало урочное время, Те, Кто Помнил, взывали к нам своим благоуханием. Они собирали нас и наделяли нас своей памятью. И вновь мы становились Владыками и странствовали в пределах Доброловища и Пустоплеса, собирая все новую мудрость и жизненный опыт, чтобы вновь разделить все это между собою в пору совокупления… — Предание было знакомо до последнего слова, но тут Моолкин помедлил. — Я не помню, сколько раз это случалось, — сознался он погодя. — Цикл за циклом мы возрождались… Но этот последний период линьки и роста… не был ли он длиннее всех прочих, случавшихся ранее? Не слишком ли многие из нас позабыли, что были созданы для владычества? Боюсь, о Клубок мой, что наш род угасает… Взять хоть меня — раньше я помнил намного больше и яснее, нежели теперь… И с вами то же самое, так ведь?

Его вопросы разбередили самую больную рану в сердце Шривер. Она распустила гриву и переплела ее с гривой вожака, смело вдыхая его яд, дабы ощутить ожог его памяти, его прежних жизней. Ей удалось это: она коснулась его мыслей.

— Это так, раньше я помнила больше, — согласилась она. — А теперь порою мне кажется, что я твердо помню только одно: ты — тот, за кем я должна следовать. Тот, чьи воспоминания истинны!

Он протрубил негромко, но звучным, наполненным голосом:

— Если Та, Кто Помнит, скоро не посетит нас, даже я могу это забыть…

— Так храни же эту память превыше всего остального. Всегда знай, что мы должны искать Ту, Кто Помнит!