Ночные кошмары и фантастические видения - Стивен Кинг

Лестрейд стоял, опираясь плечом о притолоку. От его влажногопальто поднимался легкий парок, на лице играла малоприятная улыбка.

– Хотите, я заберу с собой нового поклонника Холмса, Уотсон?

– Оставьте его здесь, – сказал я. – Закройте дверь, когдавыйдете из кабинета.

– Готов поспорить на пятерку, что вы напрасно тратите время,старина, – заметил Лестрейд, но в его глазах я увидел что-то иное: если бы япринял его ставку, он нашел бы способ как-то уклониться от пари.

– Закройте дверь, – повторил я. – Я недолго.

Он закрыл дверь. Я был один в кабинете Халла.., заисключением кота, разумеется, который сидел теперь посреди ковра, аккуратноуложив хвост между лапами и следя за мной зелеными глазами.

Я пошарил в кармане и нашел свою собственную заначку,оставшуюся от вчерашнего ужина. Мужчины вообще-то весьма неопрятный народ, нопричина, по которой в моем кармане оказалась корка хлеба, объясняется не простонеопрятностью. Я почти всегда ношу в кармане хлеб, потому что мне доставляетудовольствие кормить голубей, опускающихся на то самое окно, у которого сидитХолмс, когда к нам приезжает Лестрейд.

– Киса, – сказал я и положил хлеб под кофейный столик – тотсамый кофейный столик, спиной к которому сидел лорд Халл, когда расположился записьменным столом, положив перед собой два завещания – презренное старое и ещеболее подлое новое. – Кис-кис-кис.

Кот встал и лениво вошел под столик, чтобы обнюхать хлебнуюкорку.

Я подошел к двери и открыл ее.

– Холмс! Лестрейд! Входите, быстро!

Они вошли в кабинет.

– Подойдите вот сюда, – сказал я и подошел к кофейномустолику.

Лестрейд оглянулся по сторонам и нахмурился, не увидевничего. Холмс, разумеется, снова начал чихать.

– Когда наконец мы выгоним отсюда эту мерзкую скотину? –пробормотал он из-за салфетки, которая стала теперь совсем мокрой.

– Надо бы побыстрее, конечно, – согласился я. – Но где вывидите эту мерзкую скотину?

В его влажных глазах промелькнуло изумленное выражение.Лестрейд стремительно повернулся, подошел к письменному столу Халла и заглянулпод него. Холмс понимал, что реакция полицейского не была бы стольстремительной, если бы тот знал, что кот находится на противоположной сторонекабинета. Он наклонился, заглянул под кофейный столик, не увидел там ничего,кроме ковра и нижних полок, стоящих напротив двух книжных шкафов, и сновавыпрямился. Если бы его глаза не искали кота так напряженно, он, конечно, всесразу бы увидел: в конце концов, он стоял совсем рядом. Но нужно отдать должноехудожнику – иллюзия была дьявольски хороша. Пустое пространство под кофейнымстоликом отца стало подлинным шедевром Джори Халла.

– Я не… – начал Холмс и тут увидел кота, решившего, что мойдруг нравится ему куда больше черствой корки хлеба. Кот вышел из-под столика иснова стал в экстазе тереться о ноги Холмса. Лестрейд вернулся к нам отписьменного стола лорда Халла и выпучил глаза до такой степени, что мнепоказалось, они вот-вот вывалятся из глазниц. Даже хорошо понимая, как все этопроизошло, я был все-таки потрясен. Покрытый шрамами кот появился, казалось, изниоткуда – голова, тело и, наконец, хвост с белым пятном на конце.

Он терся о ногу Холмса, мурлыкал, а Холмс продолжалнепрерывно чихать.

– Достаточно, – сказал я. – Ты сделал свое дело и можешьуходить.

Я взял кота, отнес к двери (получив за это по пути немалоцарапин) и бесцеремонно выбросил его в коридор. Затем закрыл дверь.

Холмс опустился в кресло.

– Боже мой! – произнес он гнусавым голосом. Лестрейд молчал,неспособный произнести ни единого слова. Его глаза были устремлены на кофейныйстолик и выцветший турецкий ковер под его ножками: пустое пространство, откудакаким-то образом появился кот.

– Странно, что я не заметил этого, – пробормотал Холмс. –Да, но вы.., как вы так быстро догадались? – В его голосе прозвучали едваощутимое неудовольствие и обида, но я тут же простил его.

– Вот из-за этого, – сказал я и показал на ковер.

– Ну конечно! – едва не простонал Холмс. Он шлепнул себяладонью по лбу. – Я идиот! Полный идиот!

– Чепуха, – резко возразил я. – Когда в доме тысяча котов –и один из них воспылал к вам кошачьей любовью, – я полагаю, вам виделся десятоквместо одного.

– О каком ковре вы говорите? – нетерпеливо спросил Лестрейд.– Нельзя отрицать, что ковер очень хороший и, наверное, дорогой, но…

– Ковер здесь ни при чем, – сказал я. – Дело в тенях.

– Покажите ему, Уотсон, – устало сказал Холмс, опускаясалфетку на колени.

Тогда я наклонился и поднял одну из них с пола. Лестрейдрухнул в соседнее кресло, словно человек, получивший неожиданный удар в живот.

– Видите ли, я смотрел на них, – сказал я голосом, которыйдаже мне казался извиняющимся.

Все шло не так, как надо. Это было делом Холмса – в концерасследования объяснять, что и как. И, несмотря на то, что теперь он отличнопонимал происшедшее, я знал, что он откажется объяснять, как все случилось. Ичто-то во мне – я знал это наверняка, никогда не позволит мне поступитьподобным образом. Я, наоборот, стремился все объяснить. А кот, появившийсяниоткуда, должен признаться, был превосходной иллюстрацией. Фокусник,вытаскивающий кролика из своей шляпы-цилиндра, не мог придумать бы ничеголучшего.

– Я знал, что здесь что-то не так, но потребовалосьнесколько мгновений, чтобы понять, что именно. Эта комната обычно оченьсветлая, но сегодня на улице льет как из ведра. Оглянитесь вокруг, и выувидите, что ни один предмет в кабинете не отбрасывает тени.., за исключениемножек этого кофейного столика.

Лестрейд выругался.

– Дождь шел почти целую неделю, – продолжал я, – но, судя побарометрам Холмса и вот по этому, принадлежавшему покойному лорду Халлу, – яуказал на него, – можно было ожидать сегодня солнечную погоду. Более того, вэтом можно было быть уверенным. Поэтому для большей убедительности он дорисовалтени.

– Кто?

– Джори Халл, – сказал Холмс тем же усталым голосом. – Ктоже еще?

Я наклонился и просунул свою руку под правый угол кофейногостолика. Она исчезла из вида подобно тому, как кот появился словно ниоткуда.Лестрейд, потрясенный, снова выругался. Я постучал по обратной стороне холста,туго натянутого между передними ножками кофейного столика. Книги и ковервыгнулись, покрылись морщинами, и иллюзия, прежде почти идеальная, мгновенноисчезла.