Ночные кошмары и фантастические видения - Стивен Кинг

– Десять, Холмс, – сказал он. – Десять. Дом полон кошек.Халл любил их. – После этого он повернулся и ушел.

– Вы давно страдаете от этого недуга, старина? – спросил я,слегка обеспокоенный.

– Всегда, – ответил он и снова чихнул. Слово «аллергия»тогда, много лет тому назад, вряд ли было известно, но именно этой болезньюстрадал Холмс.

– Вы не хотите уйти отсюда? – предложил я. – Однажды я былсвидетелем случая, когда дело едва не кончилось смертью от удушья – виной всемуоказалась овца, но во всем остальном недуг развивался очень похоже.

– Ему это очень понравилось бы, – сказал Холмс. Не нужнобыло объяснять, кого он имел в виду. Холмс чихнул еще раз – на обычно бледномлбу моего друга появился большой красный рубец. Затем мы прошли междуконстеблями, стоявшими у входа в кабинет. Холмс закрыл за собой дверь.

Комната была длинной и относительно узкой. Она примыкала косновной части здания и в длину составляла три четверти длины зала. Напротивоположной стене кабинета имелись окна, так что внутри было достаточносветло даже в столь серый дождливый день. Между окнами висели цветныесудоходные карты в красивых рамах, а посреди в бронзовой коробке со стекляннойкрышкой был установлен великолепный набор метеорологических инструментов. Тамбыли анемометр (по-видимому, на крыше дома находились маленькие вращающиесячашечки), два термометра (один показывал температуру снаружи, а другой – внутрикабинета) и барометр, очень похожий на тот, что ввел в заблуждение Холмса,заставив его поверить в предстоящее наступление хорошей погоды. Я заметил, чтострелка барометра по-прежнему поднимается, и выглянул наружу. Дождь лил как изведра, сильнее прежнего, в полном противоречии со стрелкой барометра. Мысчитаем, что со всеми нашими инструментами и приборами так много знаем обокружающем нас мире, но даже тогда я был в том возрасте, чтобы сознавать, чтонам не известно и половины из этого, а теперь я стар и понимаю, что всего мыникогда так и не узнаем.

Мы с Холмсом повернулись и посмотрели на дверь. Засов былсорван и свисал внутрь, как и полагается в таких случаях. Ключ торчал взамочной скважине и был по-прежнему повернут.

Глаза Холмса хотя и слезились, но осматривали все вокруг,все замечали, заносили в память.

– Вам, по-видимому, немного лучше, – заметил я.

– Да, – сказал он, опуская салфетку и небрежно засовывая еев карман пиджака. – Он, похоже, любил кошек, но в кабинет к себе не пускал. Покрайней мере чаще всего. Ну, как по-вашему, Уотсон?

Хотя моя наблюдательность уступала наблюдательности Холмса,я тоже осматривался вокруг. Двойные окна были закрыты на задвижки и длинныебронзовые штыри, которые, поворачиваясь, захватывали крюками вделанные в рамыпетли. Стекла в окнах были целы. Большинство судоходных карт в рамках ибронзовая коробка с инструментами висели между ними. Две остальные стены былизаняты книжными полками. В кабинете стояла чугунная печка, отапливаемая углем,но не было камина. Таким образом, убийца не мог спуститься по каминной трубеподобно Санта-Клаусу, разве что он был таким тощим, что мог втиснуться в печнуютрубу и был одет в асбестовый костюм, поскольку печка все еще была оченьгорячей.

Письменный стол стоял в одном конце этой длинной узкой,хорошо освещенной комнаты. В противоположном конце находились книжные шкафы,два глубоких кресла и кофейный столик между ними. На столике высилась стопкатомов. Пол покрывал турецкий ковер. Если убийца проник в кабинет через люк вполу, я не мог представить себе, как он мог это сделать, не сдвинув ковра, аковер не был сдвинут – тени от ножек кофейного столика лежали на нем совершеннопрямые, без малейшего искажения.

– Вы верите в это, Уотсон? – спросил Холмс, вырвав меня изпочти гипнотического транса, вызванного чем-то.., чем-то, связанным с этимкофейным столиком…

– Верю во что, Холмс?

– Что все четверо просто вышли из гостиной за четыре минутыдо убийства и отправились в четыре разные стороны?

– Не знаю, – тихо произнес я.

– Я не верю в это, не верю даже на ми… – Он замолчал. –Уотсон! С вами все в порядке?

– Нет, – сказал я голосом, который сам едва слышал. Яопустился в одно из глубоких кресел. Мое сердце билось слишком часто. Язадыхался. Кровь пульсировала в висках; глаза внезапно стали слишком большимидля глазниц. Я не мог отвести их от теней ножек кофейного столика,протянувшихся через ковер. – Со мной.., вовсе не все.., в порядке.

В этот момент в дверях появился Лестрейд.

– Если вы уже насмотрелись, Хол… – Он замолчал. – Что зачертовщина с Уотсоном?

– Мне представляется, – произнес Холмс спокойно иразмеренно, – что Уотсон раскрыл эту тайну. Не так ли, Уотсон?

Я молча кивнул. Не всю тайну, пожалуй, но ее основную часть.Я знал, кто… Я знал, как…

– С вами это тоже обычно так происходит, Холмс? – спросил я.– Когда вы.., узнаете?

– Да, – кивнул он, – хотя обычно мне удается оставаться наногах.

– Уотсон раскрыл эту тайну? – нетерпеливо спросил Лестрейд.– Ха! За, последнее время Уотсон предлагал тысячи разгадок сотен преступлений,Холмс, как это хорошо вам известно, и все они оказались ошибочными. Это еголюбимое занятие. Я помню только нынешним летом…

– Я знаю Уотсона лучше, чем вам удастся когда-нибудь узнать,– прервал его Холмс, – и на этот раз он попал в точку. Мне знаком этот взгляд.– Он снова принялся чихать; кот с оторванным ухом вошел в кабинет через дверь,которую Лестрейд оставил открытой. Он направился прямо к Холмсу с выражениемпреданности на обезображенной морде.

– Если с вами так происходит всякий раз, – сказал я, –больше никогда не стану вам завидовать, Холмс. Мое сердце едва не разорвалось.

– Постепенно к этому привыкаешь, – в голосе Холмса не былосамодовольных ноток. – Ну, рассказывайте.., или мы должны привести сюдаподозреваемых, как это обычно случается в последней главе детективного романа?

– Нет! – воскликнул я с ужасом. Я не видел никого из них ине имел ни малейшего желания. – Я только покажу вам, как это было сделано. Есливы с инспектором Лестрейдом выйдете на минуту в коридор… Кот добрался до Холмсаи, мурлыкая, прыгнул ему на колени, изображая самое довольное в мире существо.

Холмс принялся безостановочно чихать. Красные пятна у негона лице, начавшие было бледнеть, вспыхнули снова. Он сбросил кота и встал.

– Поторопитесь, Уотсон, чтобы мы могли побыстрее уйти изэтого проклятого дома, – сказал он приглушенным голосом и вышел из комнаты,как-то странно сгорбив спину, опустив голову и ни разу не оглянувшись. Поверьтемне, я почувствовал, что вместе с ним ушла часть моего сердца.